Книга Ничего, кроме нас, страница 62. Автор книги Дуглас Кеннеди

Не договорив, мама подавила всхлип. Я положила свободную руку на мамину.

— На самом деле я тебя люблю, — сказала я.

Она снова начала плакать, порывисто обняла меня, чтобы тут же высвободиться из моих объятий.

— Ты можешь представить, что моя родная мать никогда мне этого не говорила?

— Это печально, — сказала я.

— Да нет, просто тогда жизнь была так устроена.

За стойкой показалась женщина в зеленой униформе. Взяв микрофон, она объявила, что начинается посадка на рейс 107 компании «Эр Лингус» до Шеннона и Дублина.

Мама схватила сумочку, вынула конверт:

— Еще один маленький прощальный подарочек.

Я заглянула в конверт. Внутри лежали десять банкнот по пятьдесят долларов.

— Мам, ты с ума сошла.

— Это такой способ сказать спасибо?

— Спасибо, спасибо, но это же огромные деньги!

— Как только прилетишь в Дублин, пойди в банк и обменяй их на дорожные чеки и на следующее лето сможешь на них куда-нибудь съездить. Я настаиваю, чтобы ты навестила Париж: единственный город, где я хочу жить до тех пор, пока не покину этот бренный мир. А может, ты найдешь меня там уже на будущий год, в июне.

Я снова обняла маму:

— Это слишком щедро с твоей стороны.

— Со мной иногда случается. А теперь мне пора отпустить тебя на самолет. Обещай мне, чтобы будешь держаться подальше от зоны военных действий и безумных леваков. И умоляю, бросай курить. И пожалуйста, позвони мне через пару дней.

— Если ты настаиваешь.

— Я настаиваю.

Поверь, уж я-то знаю, как это трудно — уйти от психованных родителей.

Но, слушая рассказ Джасинты о ее нелегкой жизни, я думала об одном: да, мои родители сумасшедшие, но не угнетатели.

Автобус подъезжал к Колледж-грин.

— Как ни крути, а все равно придется сегодня к десяти вернуться, — сказала я Джасинте, — а то ведь не пустят.

— Знаешь что? Мы дождемся, пока бабка уснет, спустимся вниз и будем трепаться. Я, может, куплю нам маленький мерзавчик виски.

— Звучит заманчиво. Ладно, я сейчас выхожу. Если мне повезет и мы договоримся, то на следующей неделе я съеду.

— Не уверена, что у тебя все так быстро получится.

— А я уверена. Только прошу, не проболтайся старухе. Ни слова ей, пока я сама не скажу.

— Везет тебе.

— В каком смысле?

— Ты явно намного свободнее, чем я.

— Питер, мой старший брат, один раз сказал мне интересную вещь: «Мы все жалуемся, что нас во всем ограничивают, а по сути сами же себя и ограничиваем».

— Ты внушаешь мне разные нехорошие мысли.

— Принимаю это как комплимент.

— Храни тебя Господь.

Со временем я поняла, что «Храни тебя Господь» — местный эквивалент «Пока, увидимся», религиозный вариант обычного прощания и пожелания здоровья.

Еще одно серое дождливое утро. Я быстро и решительно прошла по Пирс-стрит до дома 75а. На этот раз дверь открыли после четвертого звонка. Шон был в той же самой рубашке в огурцы, тех же пижамных штанах и кардигане, что и накануне.

— Почему, интересно, я так и думал, что в городе, где все опаздывают минимум на полчаса, вы явитесь точно с боем часов?

— Потому что я так воспитана — хорошая девочка никогда не опаздывает.

— Придется поработать над избавлением от скверных привычек.

— Можно войти?

— Простите, простите, что застрял тут в дверях и болтаю. Входите, а я приготовлю вам чашку чаю.

Следом за Шоном я прошла в его комнату. Там на кровати лежала Шейла с сигаретой, одетая только в пожелтевшую мужскую белую рубашку, и читала «Айриш таймс».

Я поздоровалась. Она не ответила, даже не оторвала глаз от газеты. Шон подошел и что-то прошептал ей на ухо. Схватив свою газету, Шейла слезла с кровати, всем своим видом показывая, что настроена враждебно. На полпути к двери она обернулась ко мне и прошипела:

— Не давай ему себя трахнуть. Он дерьмо.

Хлопнула дверь, и в комнате повисло неловкое молчание, которое, хоть и не сразу, нарушил Шон:

— М-да, нам определенно необходим чай.

— А знаете, у вас появился почитатель. Я вчера почитала ваши стихи. Мне понравилось.

Шон, засыпавший заварку в чайник, замер.

— Может быть, что-то понравилось особенно? — спросил он.

— Стихотворение о том, как вы навещаете могилу отца в этом городке в Уиклоу…

— Энникскерри.

— Точно. Какой там переход от чувства вины за то, что так и не сумели сблизиться с ним, к зловещему дереву прямо за кладбищенской стеной, которое скрипит на ветру, пока вы пытаетесь раскрыть… Там удивительная фраза, как же это?..

— Нескончаемую тайну безмолвья вечного.

— Да, точно. И заглавное стихотворение — о человеке, который садится на пароход, чтобы плыть в Лондон, и оглядывается на Дун Лэаре… я правильно произнесла?

Шон кивнул.

— Вы там пишете, что «уход — когда едешь туда, где кончается карта, / далеко за пределы всего, чем являешься ты». Эти строчки мне запомнились, серьезно.

У Шона прояснился взгляд. Жестом он пригласил меня сесть, поспешно подал чай и тарелку с хлебом и маслом и засыпал вопросами о том, что я думаю про его работу. Вскоре расспросы сменились пространным монологом о его детстве, неудачном браке, двух проблемных дочерях и романе, из-за которого он ушел из семьи.

В конце концов мне пришлось его перебить:

— Вы интересный человек, Шон. И чай завариваете очень здорово. Но мне все-таки хотелось бы знать…

— Да, вы получите комнату.

Я выбросила в воздух руку со сжатым кулаком:

— Фантастика. Выходит, «сам» согласился на все мои условия?

— С каждым из них, но с одним дополнением: если по какой-то причине вы решите съехать раньше июня следующего года, вы должны будете уведомить об этом за два месяца, в противном случае с вас будет удержана плата за лишних два месяца. Что-то мне подсказывает, что такое условие вы вполне потянете.

— Я тоже так думаю. Когда я могу приступить к работе?

— Да хоть сейчас, если угодно. Мне от вас потребуется задаток — двадцать четыре фунта. А еще предлагаю вам поставить у себя банку из-под варенья и держать в ней монетки по десять пенсов — фунтов примерно пять. Потому что в вашей комнате есть счетчик на включение электричества. За десять пенсов свет будет гореть часа три-четыре, если, конечно, не включать еще и электрокамин. Но это все потом, я, наверное, забегаю вперед.