Онлайн книга «Костяной»
Мы встречались прежде всего пару раз. В первый раз – когда я клялся. А после – впромельк, в Посаде, когда он выезжал на ловитву и черные псы по-рыбьи выгибали гладкие оперенные спины у копыт червленого его коня. Был Иван высок, в мою пору; на лицо взрачен; волос светел и долог, как высушенная в бель курганная трава; глаза прозрачны, что стеклянный лед. Я открыл рот отвечать ему как положено, но осекся: тень моя под ногами шевельнулась, различимее сделались холодные лица Ивана и Мари, бледно зажглись птичьи глаза собак. А вот это мне совсем не по нраву пришлось. Я поднял голову, молясь всякому, о ком знал, о ком слышал хоть раз, чьи имена видел хоть мельком на старых черных страницах, что можно читать только в темноте; молясь, чтобы это Луна вышла из-за туч. Но в Лесу посветлело не от того, ох, не от того. Я обернулся и увидел, как сквозь Лес, оседлав черную тень, ко мне едет белое пламя. Она проявилась в ночи, словно соткалась из теней и света, темноты и пространства меж темнотой и светом, но я знал, что она тоже приехала своей дорогой. Белая Катарина, хозяйка здешних мест. У меня была одна надежа выжить: яне успел ничего взять. * * * Не успели перемолвиться. Вот от чего Крапива пролегла неводом поперек моей груди. Зачуяла, прежде всех моих собак, прежде меня самого. Не видел я Белой Катарины прежде, а и не думал, что придет пора свидеться. Странное дело, мнилось мне в ней будто что-то знакомое. Словно мы доводились друг другу дальними сродственниками. А здесь ли она уродилась, Катарина, подумалось мне. Или, как я, не этого гнезда птица. –Вам здесь не место, Князевы люди,– заговорила она.– На моей глубине не вам ходить. В голосе ее не было ни тепла, ни холода, ни красок. Я положил ладонь на шею коня. Склонил голову: –Здравствуй, Белая. –Здравствуй, Белая,– эхом поддержала меня Марь. Она редко говорила, больше пела. От голоса ее тянуло пожаром. Лес таких не любит, а существа с медленной холодной кровью навроде Катарины – тем паче. –Не по своему хотению в гости пожаловали. Заберем, что нам причитается, с тем и отбудем. Не серчай, Белая, а только пустыми не вернемся. Я поднял руку и показал ей Княжий перстень Ловчего, сидевший поверх перчатки. Круглый прозрачный камень, а в камне том – заговоренная монета, белым туманом залитая, и все движется в тумане оном, шевелится, рассыпает искры… * * * Я не шевелился. Белая Катарина завела беседу с Ловчим. Что же. Говорят, слово преломить что хлеб разделить – сразу после не убивают. Долго находиться здесь, в самой глубине Леса, ни Ловчие, ни я не могли. Вила безучастно взирала на нас оловянным расплавом глаз. Невольно я задался праздным вопросом, была ли она когда-то человеком. И думает ли она, глядя на нас: были ли мы когда-нибудь такими, как она? Белой Катарине с трудом давалась человечья речь. Концы волос ее беспрестанно щупали землю, вертелись; потрескивали искры, по отдельным волоскам струился колючий лунный свет. Мне показалось, темнота шевельнулась у нее за спиной. Собаки поджали хвосты и отступили. Даже ярая попятилась. –Что же,– сказала Белая Катарина.– Раз так, берите. Иван повернул ко мне холодное лицо. –Там,– указал он на кромку Леса,– сейчас праздник. Иванов день. Поэтому я повешу тебя здесь. –Не в моем Лесу,– возразила Белая Катарина.– Здесь тебе никого не вешать, Княжий человек. –Сама вздернешь? –Зачем? Этот,– она кивнула в мою сторону,– никого не убивал. И не убьет. От звуков ее голоса вздрагивали, опадали зеленые листья, низким гулом отдавалось эхо над водой. Кажется, звенело что-то внутри, тоскливо, неизбывно, зовуще. –Здесь его нет,– кивнула Марь.– Псица моя пустое место зрит. Тихо стало, тяжело. Что-то они решали про себя, что-то ведали. –Они правы, я тебя не повешу,– с горечью сказал Иван. –Раньше это делали так,– молвила Марь раздумчиво. –Если вы не накажете того, кто убил, я пойду в деревню и затанцую там всех до смерти,– произнесла Белая Катарина голосом ровным, гудящим, как пламя в очаге, как ветер в старом колодце. Зеленоватый свет плесневой Луны лип к ее волосам, впитывался. Казалось, возле нее лунные лучи дрожат, пытаясь изогнуться. Конь выдыхал пар, хотя в ночи было тепло. Это тревожило. * * * Я смотрел на кольцо; туман сделался тревожно-розовым. Догадка, прежде блеклая и смутная, как утопленник подо льдом, проступала четче, обретала форму и цвет. Крапива зашуршала, косточки ее царапнули мою рубашку. Гроза далеко, подумалось мне. Гроза далеко, а Катарина – воплощение силы, источник ее – близко. Зачесались зубы, заныли стреноженные печатями кости. Я уже знал, что сделаю. Белая Катарина, своему дому хозяйка, меня не боялась: обрядили меня в человека крепко, крепко в меня въелись запахи Посада. Чтобы распознать меня настоящего, надо было расстараться поглядеть через печати. Прости, звездная сестрица, заря-заряница. Крапива легла в мою руку, я замахнулся. Колдун качнулся, справедливо полагая, что удар его. Только Крапива упала на Катарину. Она замешкалась – всего на мгновение, но мне хватило с избытком. Я прыгнул прямо с седла, сшибая Белую наземь. Руки обожгло, точно я погрузил их в полое пламя. Катарина повернула голову, открыла рот, и я увидел растущий в недрах глотки синий огонь. Взглядом ударило, как обухом в лицо, Лес вздрогнул, шарахнулись собаки. …Я впился зубами в ее шею, сразу под челюстью. Слабые, слабые зубы человеческие, но их хватило, чтобы вспороть ослепительно-острую нежную кожу. В рот толкнулась горячая, ледяная, горькая, сладкая, соленая, пряная кровь Катарины. Я торопливо сглатывал, держа добычу. Катарина билась подо мной, словно крупная рыба, вздрагивала, как вздрагивает женщина в любовной истоме. Она сумела сбросить Крапиву, но я к тому времени успел достаточно. * * * Все случилось так скоро, что я не успел ничего обдумать, ничего сообразить. Да что я – Марь застыла на своем серебряном, и я, пожалуй, впервые видел на лице ее, бесстрастном и холодном, подлинные человеческие чувства. Изумление. Страх. Неверие. Наверное, мысли у нас были схожи. Ума он лишился, что ли?! Иван отбросил Катарину, точно тряпичную куклу, и мы встретились глазами. Прежде ледяные, сейчас они сверкали ярко, как звездный рой. |