Книга Судьба уральского изумруда, страница 31 – Алина Егорова

– Етишь твою кочергу! – выругался Степан. Он выбрался из землянки и бросился к дому спасать хозяйство.

Ганна хотела последовать за отцом, но тот ее остановил.

– Береги Нину! – Степан посмотрел на дочь сурово и в то же время ласково, как это умел делать только он. – Даст бог, не пропаду. И помни, о чем я тебе говорил!

– Папа! – оглушительно закричала Нина. Она вскочила, готовая бежать к отцу.

– Стой, дурнина! – Ганна схватила ее сильной рукой, пытаясь удержать. Сестра упиралась. Около уха Нины просвистела пуля, девочка оцепенела от страха. Воспользовавшись замешательством Нины, Ганна затащила ее в землянку, как котенка.

К утру все стихло. В селе не было ни немцев, ни красноармейцев. По-прежнему пылали пожары, уцелевших домов в Соломине почти не осталось. Степан успел потушить хату, так что обгорела только ее часть. Вместе с дочерями и соседями они вынесли в поле обломки самолета. От летчика остались обгорелые угольки и почему-то бледно-белая окровавленная кисть руки. Ганна отгоняла сестру, чтобы она не смотрела в сторону трупа, но Нина ее не послушалась. Потом ей долго мерещилась эта окровавленная рука.

Так вместе с Кочубеями стали жить еще три семьи и осиротевший Васька Приходько – всего одиннадцать человек. Тесно, голодно, да деваться некуда.

Через неделю в Соломино снова вошли немцы. Они были особенно озверевшими – настолько, что со дворов лучше было не высовываться. Объявили о сборе молодежи на скотном дворе. Молодежь – это женщины и дети с десяти лет.

– Кто не придет – казнь, – вещал немец. – Кто укрывает, вся семья – казнь.

О цели сбора не говорилось, но сельчане и так понимали, что ничего хорошего их не ждет.

– В Херманию повезут! – поползли слухи.

Соломинцы заранее оплакивали родных. Собирали в дорогу скромные пожитки и причитали. Никто не верил в когда-то обещанную на чужбине сытую жизнь. Степан Кочубей тоже собрал дочерям скарб. Положил туда схороненный от захватчиков добротный овчинный тулуп, снятые с себя сапоги, одеяло, насыпал раздобытых где-то сухарей.

Вечером заглянул к нему Савелий, ставший полицаем.

– Ну що, готовы твои дивчины в Херманию?

– А тебе какая печаль, старая холера? – сердито посмотрел на кума Кочубей.

– Я теперь власть! Ты меня уважать должен! – делано обиделся Савелий.

– Пущай немчура тебя уважает. Зачем явился?

– Ты это, Степан. Если чего задумал, брось. А то знаю я тебя! Сховаешь дивчин, немцы хату сожгут вместе со всеми, а вас тут с дюжину ртов.

– Иди, иди! И без тебя погано! – прогнал незваного гостя Степан, а сам в который раз задумался, как поступить: отдать немцам дочерей или спасти соседей?

В доме Степана, кроме Нины и пятнадцатилетнего Васьки, жили еще трое детей, самому младшему из которых был всего год.

– Эх, ма! Нашли бабы время рожать! – сетовал Кочубей. Детей, да и баб, что были при них, Степану было жалко, но еще жальче ему было собственных дочерей – юную, наивную Ниночку и боевую, всю в Пелагеюшку, Ганночку.

– На все божья воля, – принял решение Степан. Он загодя переговорил с Ганной, растолковал ей, как хорониться по болотам и выживать в лесу. Наказал сидеть там с Ниной тихо, в деревни не соваться, тем более в родное Соломино. Ганна попыталась возразить, она не хотела, чтобы из-за них с Ниной погибли соседи.