Книга Огни Хафельберга, страница 27 – Софья Ролдугина

Вся панорама, целиком, не распадающаяся на неважные детали, только невесомая тишина, только ощущение прохлады, высоты, неярких солнечных бликов и вянущей зелени далеко внизу, а удеальные и тактильные впечатления, впервые за много-много дней, чистые, не искаженные призмой чужого восприятия, свои собственные. Лишь когда запястье начало сводить от напряжения, инстинкт самосохранения взял свое. Марцель отклонился назад, осторожно высвободил онемевшие ступни из промежутков между столбиками балюстрады, ноги ощущались как что-то искусственное вроде протеза, и распластался на каменном полу.

Кажется чистым, условно. Солнечные блики щекотали ресницы. Было слишком хорошо, чтобы думать про всякую там идиотскую бытовуху. Камни холодили спину. Если перекатишься направо, то сможешь дотронуться до грубых веревок, ограждающих колокол, если потянешься налево, коснешься нагретой солнцем балюстрады.

Можно бы, но лень. Мартель просто лежал, навзничай, дышал, всем телом впитывая ощущение одиночества и запасаясь им впрок. Постепенно отслаивались и уходили в небытие, принадлежащие кому-то другому чувства и воспоминания. Болезнь и боль, страх перед смертью скорый, неотвратимый, чудовищный. Желейная слабость в дряблых мышцах, горечь во рту, мерзнущие ноги, негнущиеся пальцы, марива перед глазами.

Чужое, не его. Марцель, не поднимая век, уперся кулаками над головой, согнул ноги в коленях и медленно выгнулся, отчетливо чувствуя, как напрягаются мышцы. Секунду или две привыкал к новым ощущениям, затем начал осторожно переступать руками и ногами, выгибая позвоночник все сильнее. Нашел свой предел и опять растянулся на полу морской звездой.

Тело ныло, но приятно. В нем была жизнь. Глубоко вздохнув, Марцель открыл глаза. Да, и по росту, и по силе, и даже гибкости ему до того же Шелтона, как ползком до Шельдорфа. Тощий, костлявый. Марцель неосознанно задрал футболку и провел кончиками пальцев от низа живота вверх, до края ребер, потом еще вверх, машинально считая косточки. Ага, и пресловутых кубиков тоже нет, в отличие от Шелтона.

Еще часа три назад физическое превосходство стратега ощутимо давило на Марцеля. А теперь чистый кайф накатывал от одного осознания. Молодое, здоровое, «Моё тело». Ошмётки мыслей священника плавали на поверхности сознания, но уже не пугали. Марцель лениво перебирал их, придирчиво вдумывался, не окажется ли что-нибудь полезным для поисков Штайна.

Особенно интересной казалась одна «Ведьма должна сгореть». Она напоминала обрывок речи злодея из блокбастера. Интонации, тембр, всё такое насквозь показушное, пафосное, безумная, Марцель бы выкинул её из головы, если б не привязавшийся к ней странный набор сопроводительных эмоций и картинок. Темнота исповедальняя, растерянность, страх, стиснутые судорожно пальцы, прищемлённая бусинами чёток кожи на ладони.

— Это было на самом деле? — пробормотал Марцель. — Старик это действительно слышал? — Вот засада, а! Значит, где-то в округе живёт буйно помешанный с идеей фикс на Инквизиции и ведьмах, а мне тут просвечивать каждого второго. Ну, зашибись! — Ты с кем разговариваешь? — Сам с собой. Машинально и честно отозвался Марсель и подскочил.

Шелтон, ты уже закончил, что ли? Побочные размышления о ведьмах и Инквизиции благополучно отдрифовали в глубины подсознания. — Да. Самодовольная голова Шелтона торчала из люка в полу, словно существовала отдельно от тела. Подняться по лестнице до конца стратег не соизволил. — Идём, Шванг. Сестра Анхелика, этот кладезь полезной информации, посоветовала мне одну кофейню в первом переулке от главной площади.