Книга Дело о призрачном юнкере, страница 8 – Игорь Евдокимов

– Итак! – прожевав первый кусок поинтересовался Корсаков. – Полковник обещал, что ты введешь меня в курс дела. Изволь. Что ты мне можешь рассказать об училище?

– Дмитриевское – одно из старейших в стране, – благодарно откликнулся на предложение продолжить разговор Павел. – Готовит, в основном, кавалеристов. С Высокой школой^[9], конечно, ему тягаться не по силам, но ценится оно повыше других, нестоличных. Полковник передал мне, что вас… тебя планируют отправить инкогнито, как учителя, но не сказал, по какому предмету.

– История.

– А… – протянул Постольский. – Тяжело тебе придется.

– Почему? – не понял Корсаков.

Лицо Постольского резко переменилось, приняв снисходительно-брезгливое выражение.

– Понятно все, – высокомерно протянул поручик и прошипел: – Сугубый…

– Прости? – опешил Корсаков, не ожидавший такой перемены.

– Боюсь, именно такой прием тебе стоит ожидать, – надменность слетела с Постольского так же быстро, как появилась. Молодой жандарм грустно улыбнулся. – Учти, что и юнкеры, и большинство преподавателей из армейских презирают гражданских. Все люди и все науки делятся на две категории: военные и сугубые. История относится к сугубым. А уж если её преподает штатский – тем более.

– Интересные у вас там нравы, – был неприятно удивлен Владимир.

– Не нравы, – отрезал Павел. – Цук!

– Что?

– Цук. Это такой кавалерийский прием – резко дернуть поводья, чтобы заставить лошадь бежать вперед или встать на дыбы. А в училищах так называют «славные традиции», – последние два слова Постольский намеренно выделил голосом. Получилось презрительно. – Подобие «цука» есть везде, но в училищах и кадетских корпусах он самый строгий. Юнкера похваляются, что их традиции восходят к французском Сен-Сиру, а основателем у нас был чуть ли не Лермонтов. Это… Как бы тебе объяснить… Система подчинения. Спайки. Осознания, что сейчас ты самое бесправное существо на земле и только выполняя приказы старших ты заслужишь право через год повелевать другими. Такими же, как ты когда-то. Первый год ты будешь «сугубым зверем», «молодым», «вандалом», «пернатым», «хвостатым». На второй – станешь корнетом.

– Не рановато ли для звания? – фыркнул Корсаков.

– О, поверь, среди юнкеров ты встретишь и майоров, и полковников, и генералов, – мрачно пообещал Павел. – Сегодня ты – «зверь», «вандал» и «скиф», трепещущий под зорким взглядом благородного корнетства, едва садящийся на учебного коня, и представляешь собою только подобие юнкера кавалерии. А через год – ты сам уже благородный корнет и хранитель всех традиций школы! Но до этого тебя будут унижать. Бить. Объяснять, какие кровати в общей комнате «корнетские». Как пересекать курилку. По каким лестницам ходить. Стегать розгами. Тебя разбудят и спросят: «Молодой! Пулей встать! Как имя дамы сердца господина корнета? Какие подковы в четвертом эскадроне Лейб-гвардии конно-гренадерского полка? Что такое жизнь сугубого вандала?»

– И что это такое? – заинтересовано спросил Корсаков. Вместо ответа Постольский резко встал, вытянулся по струнке и отрапортовал:

– Жизнь вандала – есть громадный стеклянный шар, на тонком волоске висящий и разбивающийся при малейшем дуновении благородного корнета!

Он упал обратно на диван:

– Надо же, до сих пор это помню… Понимаешь, это ломает человека. Ломает больше, чем все, что ему довелось вытерпеть в кадетском корпусе. Говорят, что узы братства среди корнетов благодаря «цуку» становятся нерушимыми, но это не так…