Книга Башня. Новый Ковчег 4, страница 27 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Стёпка с Сашкой, не сговариваясь, переглянулись и кинулись к зияющему темнотой проёму.

— О, господи, — Стёпка добежал первым и замер на пороге. Сашка заглянул через его плечо и тут же отшатнулся.

В маленькой узкой каморке лежали трое, нет… четверо. Один, завалившись на бок, почти перегораживал проход, чуть подальше виднелись ноги в высоких, шнурованных ботинках — крепкие тяжёлые каблуки с железными рифлёными набойками притягивали взгляд. Сашка вспомнил, как Кир однажды рассказывал, что местные гопники за подобные набойки хорошо платят умельцам, в драках таким ботинкам цены нет. Чуть дальше лежали ещё двое.

«Бежать!» — пискнул кто-то внутри Сашки. Проснулся прежний страх, вцепился, потянул Сашку назад, к выходу. Люди, лежащие перед ним, были мертвы, но Сашка, ещё не зная, кто это, ещё не видя их лиц, хотел только одного — исчезнуть отсюда и как можно быстрей.

Он не понимал, откуда взялись силы, но он смог справиться. Заглушил пищащего внутри труса и вошёл в комнатку, первым вошёл, отодвинув так и застывшего в дверях Васнецова.

Человека, которого пришлось перешагнуть, он опознал сразу. Его лицо было чуть повёрнуто к свету, и это лицо — неприметное, тусклое, со стеклянными глазами, которые были у этого человека при жизни и которые остались при нём и после смерти, — Сашка узнал бы из тысячи. Из сотни тысяч.

— Кравец.

Он произнёс ненавистное имя вслух, и Стёпка дёрнулся.

— Что? Ты его знаешь? — нервно спросил Васнецов, потом до него дошло, и он выдохнул. — Кравец? Тот самый? Твой начальник?

Сашка не ответил. Стараясь не смотреть на Кравца и всё равно ощущая его стеклянный взгляд на своей спине, Сашка двинулся вглубь. Ноги в высоких шнурованных ботинках принадлежали Татарину — этот лежал на спине, раскинув руки в сторону, широкое плоское лицо было залито кровью, а третьим был Костыль. Сашка отметил всё это про себя равнодушно, почти не удивляясь. Трое мерзавцев, чем-то повязанных и одновременно нашедших страшную смерть в грязном, убогом помещении.

— Саша? — снова позвал его Стёпка, и Сашка, медленно развернувшись, качнул головой.

— Да, это Кравец. Тот самый. А эти двое — Татарин и Костыль. Это они стреляли в Савельева там, на станции.

— А четвёртый?

Четвёртый? Сашка непроизвольно вздрогнул. Четвёртый как будто был лишним. Он никак не вписывался в эту компанию отморозков, и Сашка почувствовал бегущий между лопатками неприятный холодок, обернулся, на ватных ногах приблизился к этому четвёртому, лежащему на боку, присел и тут же понял, кто перед ним. И не удержался — заплакал. Молча. Ощущая прохладной кожей горячие слёзы, которые он не вытирал, не мог найти в себе силы, чтобы вытереть. Мир вокруг Сашки схлопнулся, выключился, исчез затхлый, бивший в нос запах, свет, ломкими струйками просачивающийся сюда из цеха, выцвел и потускнел, Стёпкин голос затих, и сам Стёпка, внезапно появившийся из-за спины и опустившийся на колени рядом с телом, был похож на призрачный мираж, колыхающийся сквозь солёную пелену слёз.

— Саша! Саша! Он жив!

До Сашки не сразу дошло, что говорил — нет, кричал Васнецов.

— Жив! Да перестань ты плакать! Жив! Кирилл жив!

Сашку словно ударили по щеке. Больно, с размаху, приводя в чувство. Мир включился, закружился, и, хотя Сашка всё ещё сидел на грязном полу, безвольно уронив ладони на колени, жизнь возвращалась — вливалась горячими, неровными толчками, вместе с облегчением и рвущимися на волю всхлипами.