Книга Башня. Новый Ковчег 6, страница 107 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

— Значит, диспозиция, говорите, — протянул Борис, вклиниваясь в плавную речь майора Бублика. — И какова у нас диспозиция? Хороша, надо полагать?

— А с чего бы ей быть плохой? — искренне удивился майор и даже заоборачивался на своих соколиков, как будто ища у них подтверждения своих слов. Соколики, как только на них падал взгляд командира, тотчас же натягивали на себя серьёзные лица и всем своим видом говорили, что они полностью с Бубликом согласны. — Диспозиция у нас, Борис Андреевич, наипрекраснейшая, потому как у майора Бублика матушка — стратегия, а батюшка — тактический манёвр.

Обозначив таким образом своё родственное положение, майор многозначительно замолчал. А Борис думал только об одном, как бы ему раньше времени не лопнуть от смеха.

— И теперича, значит, — майор почесал затылок. — Согласно плану наша первая остановка — административный этаж. Тут, не зеваем, передвигаемся быстро и на женское население не заглядываемся. Это я тебе, Ткачук, персональное отеческое внушение даю. А то понимаишь, распустился, чтоб нам всем тут утопнуть.

Бублик повернулся к одному из парней и строго посмотрел на него снизу вверх.

— А вы, товарищ майор, ему не отеческое внушение, а отеческое благословение дайте, — не выдержал один из соколиков. — Петька у нас в заведении, пока скрывался, жену себе присмотрел. Женюсь, говорит.

— Я ему женюсь! — майор погрозил кулаком закрасневшемуся, как майская роза, Ткачуку, а потом уже специально для Бориса удручённо произнёс, разводя руками. — Сильно Петро у нас до женского полу слаб. Во всём добре хлопчик, а вот тут, изъян, а его пришлось в энтот вертеп засунуть.

На лице майора появилось укоризненное выражение, непонятно кому адресованное. Впрочем, выражение это Бублик стряхнул довольно быстро и, как ни в чём ни бывало, продолжил.

— Из пункта А, то бишь от лифтА, передислоцируемся в пункт Б, то исть, строго на юг по стрелке компАса, к стратегически важному участку, южному КПП. Энтот стратегический узел исчо при старом полковнике Кузянине был за майором Бубликом, за мной то исть, закреплён, а мы с соколиками службу несём справно, нареканий и выговоров в личное дело не имеем. Потому и новый наш полковник южные выходы за мной и хлопцами моими оставил, а Всеволод Ильич, мужик суровый и абы кого держать не будет.

— Всеволод Ильич? — сердце Бориса неприятно кольнуло. — Островский? Так он же…

Борис непроизвольно схватился за ворот рубашки — стало нечем дышать, как тогда, в безликой комнате следственного изолятора с грязно-серыми стенами, куда его таскали на бесконечные допросы перед тем, как вынести приговор. Спёртый воздух, разбавленный страхом, запахом пота, чужих несвежих носков, режущий свет лампы, направленный прямо в глаза, полуослепшие, слезящиеся, которые нельзя даже вытереть, потому что руки всё время за спиной, и лицо человека напротив, узкое, жёсткое, наверно, красивое — бабы таких любят, — и что было больше в этом лице: злости или торжества? Или и того, и другого?

Полковник Островский, методично копавший под Бориса на протяжении нескольких лет, после ареста допрашивал его лично. Допрашивал вдохновенно, даже не стараясь скрыть радость от того, что ему наконец-то удалось прижать изворотливого и ловкого главу административного управления. И с этим человеком Борису хотелось сейчас встречаться меньше всего.