Книга Башня. Новый Ковчег 6, страница 130 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Наша задача? Под стражу? Уловив недоверие на лице Бориса, полковник усмехнулся.

— Каждый должен делать свою работу. Я от своих слов, господин Литвинов, отказываться не намерен. Так вот, моя работа — ловить воров и убийц. А Ставицкий, Рябинин и Караев — убийцы. А вы, Борис Андреевич, будете под моим личным контролем, и если я заподозрю, что вы ведёте свою игру…

Полковник положил руку на кобуру и похлопал по ней, не сводя испытывающего взгляда с Бориса.

— Если у меня возникнет хоть тень сомнения, будьте уверены — я немедленно приведу приговор в исполнение, рука у меня не дрогнет, я не промажу. Но для начала я хочу лично допросить Караева и Ставицкого. И выслушать Савельева. А к нашему разговору мы ещё вернёмся. Это, я надеюсь, понятно?

Борис кивнул.

— Понятно, полковник. Что ж тут непонятного.

Из кабинета Ставицкого Саша Поляков даже не выбежал — вылетел пулей. Почти не глядя, пронёсся мимо секретарши, мимо полковника Караева, чувствуя уже спиной острый взгляд чёрных как уголь глаз. В другое время Сашка бы обратил на это внимание, ведь обычно полковник смотрел на него, как на предмет мебели, но сейчас ему было не до этого, он хотел только одного: быстрее отсюда смыться.

Весь сегодняшний день казался Сашке нескончаемой пыткой, начиная с разговора со Ставицким в лифте, с первых искорок безумия, которые то тлели, то вспыхивали и тут же гасли, а потом, будто поднятые ветром, разгорелись и превратились в яркий костёр, жар которого Сашка в полной мере ощутил в кабинете Верховного, оставшись с Сергеем Анатольевичем наедине.

Сашка непроизвольно поёжился. Перед глазами всё ещё стояло лицо Ставицкого, а в ушах звучал его голос, и от этого голоса трудно было отделаться. Последний час, а именно столько времени Сашка провёл у Верховного в кабинете, Сергей Анатольевич говорил и говорил много. Сашка выполнял при нём роль безмолвного слушателя, и иногда ему казалось, что Ставицкий, охваченный азартом и волнением, про Сашку напрочь забывал. Речь Верховного, в которой было намешано много всего — и биография Андреева, и грандиозные реформаторские планы, — то текла, плавно и торжественно, как будто он выступал перед огромной аудиторией, то переходила на умирающий шёпот. В такие минуты Сашке казалось, что Верховный разговаривает не с ним, а с портретом, тем самым огромным портретом, который первым делом бросался в глаза каждому, кто входил в кабинет, и не просто разговаривает, а даже слышит ответные реплики. Впечатление было настолько ярким, что Сашка чувствовал, как мороз невольно пробегает по коже.

Конечно, портрет Алексея Андреева производил сильное впечатление. Фотограф (а это была именно искусно сделанная фотография, а не картина, как Сашка решил сначала) поймал такой ракурс, при котором создавалось чёткое ощущение, что изображенный человек не сводит с тебя глаз, в какой бы точке комнаты ты не находился. К тому же от этого человека веяло силой, мощью, энергией, тем, что люди называют харизмой. Такая же харизма была и у Савельева, и даже у Литвинова. Сила, перед которой хотелось склониться.

От Ставицкого тоже исходила энергия — но совсем другая. Энергия хаоса. Энергия безумия. Энергия разрушения. И понимание этого, а также того, что мир сейчас находится в руках безумца, действовало угнетающе.