Книга Башня. Новый Ковчег 6, страница 87 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

— Вы знаете, Алекс, кто это? — Ставицкий остановился перед портретом в тяжёлой раме, отливающей тусклой медью.

Сашка, который попал в кабинет Верховного впервые, застыл, слегка ошарашенный великолепием обстановки. Массивный стол в центре притягивал взгляд, большую часть поверхности занимал прибор из какого-то зеленоватого камня в золотистых прожилках — то ли малахит, то ли нефрит, Сашка не очень разбирался в минералах. А прямо напротив стола висел портрет, с которого спокойно и величаво смотрел темноволосый мужчина с волевым красивым лицом, в котором сквозило что-то… не злое, нет, скорее хищное.

— Алексей Андреев, — Сашка знал. Это лицо он уже видел на страницах учебника по новейшей истории, правда, там Алексей Андреев не выглядел так величественно. Наверно, составители учебника специально отобрали наименее удачную фотографию.

— Вы правы, мой мальчик, правы, — голос Ставицкого дрожал от благоговения, и Сашке показалось, что сейчас Верховный бухнется на колени перед своим прадедом и начнёт неистово биться лбом об пол, как это делали в старых фильмах религиозные фанатики перед иконами. А потом ещё и его, Сашку, заставит проделать те же манипуляции. — Это Алексей Андреев. Тот, кому люди обязаны всем!

Ставицкий благоговейно замер, пожирая портрет глазами. Его губы снова зашевелились. И Сашке стало страшно.

Больше всего на свете Олегу сейчас хотелось очутиться дома. Скинуть с себя одежду, которая, казалось, насквозь пропиталась тюремными запахами, встать под горячий душ, намылиться моющим средством и долго-долго тереть кожу жёсткой мочалкой. А потом нырнуть в кровать, на простыни, пахнущие чистотой и свежестью, и провалиться в спасительный сон. Это желание было настолько острым, болезненным, что он даже притормозил и стал малодушно размышлять, а не послать ли всё к чёрту, заговоры, подполье, явки-пароли…

Порыв, впрочем, быстро прошёл. Как бы ни хотелось ему оказаться сейчас под душем, как бы ни требовал отдыха его измученный организм (этой ночью Мельников ни на минуту не сомкнул глаз и даже не столько из-за неопределённости своего положения, сколько из-за страшных звуков, которые раздавались за стеной, и от которых он никак не мог отгородиться), сначала надо было сделать дело, предупредить. Потому что в их положении промедление смерти подобно.

Пока Олег поднимался с военного яруса на третий Поднебесный уровень (их было всего шесть и каждый включал в себя по три этажа), шёл длинными коридорами от лестницы к центру, где находилась приёмная административного управления, ему практически никто не встретился. Этажи словно вымерли. Можно было, конечно, списать всё на рабочее время — часы на руке показывали без пяти минут одиннадцать, — но дело было не только в этом. При Савельеве было больше свободы что ли, а сейчас люди словно попрятались по своим норам, чего-то осторожно выжидая и стараясь лишний раз не высовываться. Олег и за собой всё чаще замечал такое желание: после работы ноги сами несли его домой, а, оказавшись дома, хотелось запереться на все замки, забаррикадироваться, спрятаться в уютный кокон домашнего мирка. Там, за пределами квартиры даже воздух казался тягучим и вязким, как голос Ставицкого, и он опутывал, затягивал, сковывал разум. Здесь, на верхних этажах, это ощущалось почему-то особенно остро.