Книга Башня. Новый Ковчег-3, страница 42 – Ольга Скляренко

— Помни об этом крепко, Поляков. Веди себя так, как и раньше. Строчи свои докладные, прилежно строчи. За кем тебя поставили шпионить в этот раз? А, ладно… можешь не говорить… и так понятно. За бывшим хозяином твоим, за Кравцом. Вот и работай, Поляков. Но если ты хоть одним словом…

Угроза осталось неозвученной, потому что в дверь после робкого стука зашла Катюша, неся с собой поддон с бинтами и какими-то инструментами.

— Меня Анна Константиновна прислала, — проговорила она, с беспокойством глядя на Сашку. — Павла Григорьевича нужно перевязать.

— Ну, если Анна Константиновна сказала, что нужно, то давай, Катюша, перевязывай, — в этом ленивом, насмешливом и даже добродушном тоне Сашка не сразу узнал голос Литвинова. Того самого Литвинова, который только что спокойно и жёстко рассказывал Сашке, как он убьёт его собственными руками. Задушит, если быть точным.

Тот опасный и безжалостный Литвинов куда-то пропал, теперь перед ним стоял совсем другой Литвинов, глядящий на Катюшу с явной симпатией и легко, по-доброму, даже по-отечески подшучивающий над ней.

Катя подошла к Савельеву и стала быстро снимать с него бинты, приговаривая «я быстренько, Павел Григорьевич, потерпите немного. Я наложу тут повязку, а потом вколю обезболивающее, и сразу станет легче».

— Ну что ж, Поляков, я думаю, мы друг друга поняли, — повернулся к нему Литвинов и небрежно приказал. — Можешь идти.

И Сашка вышел. Почти у входа столкнулся с Киром, отвёл от него взгляд, посторонился, пропуская его туда, к ним. И думая только о том, что ничего и никогда в его жизни не поменяется. Что бы он ни делал, он так и останется для всех трусом, слабаком и предателем. И для Савельева с Литвиновым, и для Кира, и, тем более, для своих прежних друзей.

* * *

Сашка тряхнул головой, прогоняя неприятные воспоминания, и почти сразу же увидел Оленьку Рябинину. Она шла лёгкой походкой уверенного в себе человека. Вот она кому-то улыбнулась, вот кивнула — красиво и непринуждённо, вот остановилась с каким-то мужчиной, наверно, преподавателем, чуть склонила набок хорошенькую головку и о чём-то заговорила, прижимая к высокой груди тоненькую ученическую папку.

Какой разительный контраст был между этой девушкой, рождённой наверху, и Катей Морозовой. Его Катей.

Если судить беспристрастно, то Катя, маленькая и крепенькая, круглолицая, румяная, со смешными бровями-домиками над серо-голубыми глазами, во всём уступала Оле Рябининой. Их и поставить-то рядом было нельзя. Разве что в насмешку. Но в том-то всё и дело, что Сашка беспристрастным не был. Он был влюблён. Как последний дурак.

Сашка тысячу раз представлял себе за последнее время, как он закончит учёбу, получит должность мелкого клерка — больше ему теперь и не надо, и они с Катей поженятся. Потом появится ребёнок. И всё будет очень хорошо. Они будут просто жить. Как живут миллионы людей.

Но, увы, пока он был в эпицентре всех этих событий, куда его затянуло против воли, пока в больнице Литвинов с Савельевым чего-то выжидали и строили неведомые ему планы по спасению и покорению мира, пока существовал Кравец с его интригами и политическими играми, пока где-то у Рябинина, в огромной квартире, среди затхлой роскоши, лежала маленькая чёрная тетрадка, дневник давно умершего человека, пока всё это было, о спокойной жизни можно было только мечтать.