Книга Повесть о старых женщинах, страница 151 – Арнольд Беннет

Его смерть отняла часть ее самой. Но она перенесла ее стойко. Горе не согнуло ее. Она не предавалась мысли, что жизнь ее кончена, наоборот, она упорно отодвигала ее от себя, сосредоточив все помыслы на Сириле. Она не потворствовала расслабляющей неге страдания. Сразу же после тяжелой утраты она решила, что ее предназначение — терпеть удары судьбы. Она потеряла отца и мать, а теперь и мужа. Ее жизнь, казалось, изобилует потерями. Но вскоре здравый смысл стал подсказывать ей, что большинство людей теряет родителей, что в конце всякого брака должны появиться вдовец или вдова и что жизнь любого человека изобилует потерями. Разве не на ее долю выпало счастливое супружество, длившееся почти двадцать один год? (Как промелькнули эти годы!) Внезапное воспоминание о том, сколь наивно они воспринимали жизнь, когда поженились, вызвало у нее слезы. А какой мудрой и многоопытной стала она теперь! И разве нет у нее Сирила? По сравнению со многими женщинами она просто счастливица.

Одним из самых тяжких испытаний для нее было исчезновение Софьи. Но умри Софья, было бы еще хуже, значит, то испытание не столь уж страшно, ведь можно надеяться, что Софья еще вернется из небытия. Удар, нанесенный побегом Софьи, казался тогда и много позже беспримерным, он как бы отделил стеной позора семью Бейнсов от всех остальных. Но в свои сорок три года Констанция уже знала, что подобные происшествия иногда не обходят стороной и другие семьи, и нередко удивительные последствия этих событий становятся им известны. Часто думая о Софье, она страстно и неизменно на что-то надеялась.

Она взглянула на часы, и ее охватило волнение: а вдруг Сирил в этот первый день, начинающий их новую жизнь вдвоем, нарушил свое обещание. Но в ту же минуту он ворвался в комнату, как интервент, по пути опустошивший лавку.

— Я не опоздал, мамочка! Я не опоздал! — с гордостью воскликнул он.

Она ласково улыбнулась, своим появлением он подарил ей счастье, утешение и исцеление. Он не подозревал, что в этой хорошо знакомой, грузной фигуре, стоявшей перед ним, таится чувствительная, трепетная душа, которая исступленно хватается за него, как за единственное реальное создание во всей вселенной. Он не понимал, что эта вечерняя трапеза, в которой он неспешно участвовал после того, как школа отпустила его к матери, должна была знаменовать собой их тесный союз, а также служить доказательством того, что они «друг для друга — все»; его же занимала только еда, как будто в доме ничего не стряслось.

Однако он смутно ощутил, что создавшаяся обстановка требует чего-то необычного, и поэтому постарался проявить перед матерью все свое мальчишеское обаяние, а она подумала: «какой он хороший». Будущего он не боялся и был в нем уверен, потому что под ее обычной маской здравомыслия и беспристрастности сумел разглядеть явное желание во всем ему потакать.

После чая она с сожалением оставила его за приготовлением уроков, чтобы пойти в лавку. Судьба лавки стала серьезной проблемой, требующей разрешения. Что ей делать с лавкой? Продолжать дело или продать лавку? Благодаря наследству от отца и тетки и двадцатилетней экономии, она располагала достаточными средствами. Она была по-настоящему богатой, во всяком случае, по меркам Площади; нет, пожалуй, и вообще весьма богатой! Поэтому у нее не было материальной необходимости держать лавку. Кроме того, держать лавку означало бы лично управлять ею и нести за нее бремя ответственности, что совершенно противоречило ее бездеятельному складу характера. С другой стороны, продать лавку означало бы прервать все связи и оставить дом, что тоже было для нее неприемлемо. Молодой Лотон, хотя его не спрашивали, посоветовал ей продать лавку. Но ей продавать не хотелось. Ей хотелось невозможного: чтоб дела в будущем шли так же, как в прошлом, и чтобы смерть Сэмюела не сказалась ни на чем, кроме ее сердца.