Книга Повесть о старых женщинах, страница 248 – Арнольд Беннет

Он словно бы говорил: «Я иду на муки, а вас прошу присутствовать при этом зрелище». Софья презирала его все сильнее.

— О, не беспокойтесь, — сказал Ширак. — Я вас не потревожу. Никогда больше не заговорю я о своей любви. Я знаю вас. Знаю, что это бесполезно. Но я надеюсь, что вы придете и пожелаете мне bon voyage^[46].

— Конечно, если вам действительно этого хочется, — ответила Софья доброжелательно, но с холодком.

Он взял ее руку и поцеловал.

Когда-то Софье было приятно, когда Ширак целовал ей руки. Но теперь ей это не понравилось. Этот жест показался ей глупым и истеричным. Она почувствовала, что ее босые ноги коченеют.

— Я пойду, — сказала она, — съешьте, пожалуйста, суп.

И, надеясь, что Ширак не заметит ее босых ног, Софья вышла из комнаты.

Площадь Северного вокзала была освещена снятыми с паровозов керосиновыми фонарями: их посеребренные рефлекторы со всех сторон отбрасывали слепящие лучи на нижнюю половину колоссального желтого шара; его верхушка неуклюже раскачивалась туда-сюда, колеблемая сильным ветром. Для воздушного шара он был не так уж велик, но, покачиваясь над фигурками людей, суетившихся внизу, казался чудовищно огромным. На фоне желтой ткани чернел силуэт такелажа, доходивший до середины шара, но выше все тонуло в тумане, и даже стоящие вдалеке зрители не могли различить четкую границу между верхней частью огромной сферы и облаками, несшимися по темному небу. Удерживаемая привязанными к столбам веревками, корзина то и дело тяжеловесно поднималась на несколько дюймов над землей. Мрачные и строгие вокзальные сооружения окружали шар со всех сторон, для него оставался один путь — наверх. Над крышами вокзальных зданий, полностью заглушавших городской шум, разносилось прерывистое уханье канонады. Снаряды падали в южных кварталах Парижа, быть может, и не нанося большого ущерба, но все же то и дело залетая в жилые дома и переворачивая их нутро вверх дном. Парижане свято верили, что злокозненные пруссаки целят по больницам и музеям, а если случалось, что разрывало на куски ребенка, парижане с ожесточением проклинали прусское варварство. Лица их говорили: «Эти дикари не жалеют даже детей». Горожане развлекались тем, что вели торговлю снарядами, платя больше за неразорвавшиеся и изменяя цены в зависимости от конъюнктуры. Поскольку торговля скотом прекратилась, как прекратилась и торговля овощами, поскольку выпас коров в парках был запрещен, а число крыс в столице достигло 25 миллионов, и их было слишком много, чтобы вызвать интерес у зрителей, поскольку биржа практически опустела, — торговля снарядами даже в самые мрачные времена поддерживала нерастраченный коммерческий инстинкт. Однако на нервы это действовало разрушительно. Все были взвинчены до предела. Магическим образом смех мог повлечь за собой озлобление, а ласка — град ударов. Это косвенное последствие обстрелов было особенно заметным у мужчин, собравшихся под шаром. Каждый из них вел себя так, как если бы, попав в труднейшие обстоятельства, еле сдерживал свою ярость. То и дело они поглядывали на небо, хотя наверху ничего нельзя было различить, кроме расплывчатых краев мчащихся облаков. Но именно в этом небе раздавалась канонада, именно с этого неба снаряды падали на Монруж, и именно туда должен был подняться шар; шар должен был проникнуть в тайны этого неба, преодолеть опасности и пронестись над сужающимся огненным кольцом варваров пруссаков.