Книга Призраки прошлого. Макамб, страница 38 – Татьяна Василевская

— Достаточно? — спросил управляющий, поклонившись герцогине. Она удивленно приподняла тонкую бровь.

— Достаточно? Он воровал у своих хозяев. Продолжай.

— Госпожа, — осмелился высказать свое мнение управляющий, — боюсь, он больше не выдержит…

Герцогиня сдвинула брови.

— Боишься? А ты не бойся, а выполняй то, что приказано. Или, может, ты сам хочешь занять его место?

Управляющий вновь поднял кнут. Рука у него дрожала.

— И учти. Будешь гладить его кнутом, точно окажешься на его месте сам, — предупредила герцогиня.

Когда крестьянин лишился чувств, а управляющий, уже даже перестал украдкой утирать катящиеся из глаз слезы, Нариссе надоело. Она пошла к выходу из пристройки, в которой проходила экзекуция.

— Жалеешь вора? — спросила мать. Она не часто обращала внимание на дочь, впрочем, как и на всех остальных. Нарисса остановилась. Мать, тем временем, подала знак управляющему вновь привести крестьянина в чувство. — Он вор. И должен ответить за свой проступок. А иначе, завтра все остальные тоже кинуться разворовывать господское добро.

Нарисса посмотрела на мать и пожала плечами.

— Мне просто надоело, — сказала она. — И я не понимаю, какой толк наказывать его, когда из него вот-вот вылетит душа. Если он умрет, то мы лишь лишимся работника, а никакой выгоды от этого не будет. Если нет выгоды, то какой смысл в наказании?

Мать внимательно посмотрела на дочь. Казалось, что она вообще впервые заметила, и, как следует, разглядела свою младшую девочку. Красиво очерченные ярко красные губы на мгновение тронула легкая улыбка. За всю жизнь Нарисса лишь пару раз видела, как мать улыбается.

— Надеюсь, ты окажешься умнее меня. Никогда не довольствуйся малым, Нарисса. — Мать кивнула. — Можешь идти.

Нарисса вышла на улицу, а вслед ей неслись крики и стоны попавшегося на воровстве крестьянина.

Пару дней спустя во двор замка влетела обезумевшая растрепанная женщина с младенцем на руках. Следом за ней, хватаясь за широкую юбку, шли еще трое ребятишек. Старшему, едва ли было пять. Все они были грязные, худющие. Одежда одни дыры и заплаты. Женщина кричала и размахивала руками, дети плакали.

— Чего они хотели? — спросила Нарисса, спустившись во двор. Женщины с детьми уже не было.

— Кричала, что кормильца ее сгубили. Детей кормить нечем. Требовала справедливости, — хмыкнул старый конюх Ирсин.

— Справедливости? — удивленно спросила Нарисса.

Старик кивнул.

— Ну да, справедливости. Мол, как ей теперь жить, с малыми детьми. А госпожа рассердилась, — конюх покачал головой и вздохнул. — Зря она пришла. Только хуже себе сделала.

— Чем хуже? — спросила Нарисса, которой стало любопытно, как может быть еще хуже, когда есть нечего, одеть нечего и надеяться, по-видимому, тоже совсем не на что.

— Ох, госпожа, — Ирсин вновь покачал седой головой, — матушка Ваша, госпожа герцогиня, велела эту несчастную за дерзость выпороть. А раз ей кормить детей нечем, то их велела свезти на невольничий рынок, дом отобрать, а ее с самым малым дитем, отправить в прядильню работать, а как дите-то подрастет и его на рынок.

Старик вздохнул и поплелся в сторону конюшни.

Два года спустя герцогиню нашли в лесу висящей на ветке старого дуба. Сама ли она наложила на себя руки или кто-то свел с ней счеты, так и осталось загадкой. На церемонии погребения герцог стоял неподвижный, хмурый, казалось, будто он впал в оцепенение. Попытки узнать, что же все-таки произошло с герцогиней, ни к чему не привели. Замок погрузился в еще большую атмосферу тягостного уныния. Дети не особо сильно горевали по матери. Они практически не общались с ней, пока она была жива. Герцогиня жила отгородившись от всех ледяной стеной молчания и равнодушия. Никого, не подпуская близко, едва замечая своих домочадцев. Она жила в своем мире, в котором не было места больше никому.