Книга Кубок Нерона, страница 29 – Ян Мортенсон

Церковь Билли Райана была одной из многих религиозных империй с многомиллионным капиталом, с недвижимостью в виде мотелей и доходных домов, с храмами и центрами досуга. И в основном все это содержалось если и не на лепту вдовицы, то на тысячи и тысячи пожертвований. Они шли с разных концов Америки, чеки на крохотные суммы, от одиноких старушек, которые искали у потных пастырей утешения и отрады.

Вспомнилась газетная заметка, попавшаяся мне на глаза несколько лет назад, о филателистическом аукционе в Швеции, где один из самых дорогих экспонатов — редкая исландская марка — был продан агенту некоего популярного в Америке телепроповедника. Пути господни, как видно, еще более неисповедимы, чем я думал, а может, тут попросту не у всех чистые руки. Стеля добродетели ох как узка, но большинство лицемеров проповедников замечают это, только уже оступившись.

Я выключил телевизор. Так не годится. Стоило ехать в такую даль, чтоб торчать в гостинице перед телевизором. Этим можно было и дома заняться. Там, по крайней мере, нет Билли Райана и ему подобных. И вообще, сидеть дома куда спокойнее, чем шастать по ночному Нью–Йорку вместе с роковыми женщинами. Я опять смалодушничал и набрал ее номер. Долгие гудки — в конце концов я махнул рукой и положил трубку. Как бы там ни было, я напишу ей. Сообщу, что скажет о ее кубке мой друг, который понимает толк в стекле, и сколько эта штука может стоить. Вдруг находка и впрямь редкостная, причем до того ценная, что Астрид придется приехать за нею в Стокгольм?

Я бесцельно вышел на улицу — над Нью–Йорком сеял мелкий дождь; я наугад заглянул в антикварные магазины на Второй авеню, а заодно осмотрел музей Гуггенхейма со всеми его картинами, успев еще несколько раз позвонить Астрид, опять безуспешно, и наконец поймал у гостиницы такси. Чтобы избежать пробок по дороге к аэропорту, я на Тридцать Четвертой улице благоразумно пересел в вертолет. Свинцово серела внизу Ист–Ривер, когда красно–белый вертолет скользнул мимо стеклянного дворца ООН над игрушечными кубиками–домами Бруклина. Далеко у горизонта угадывалась в тумане за Бруклинским мостом статуя Свободы, среди унылого однообразия городского ландшафта прямоугольниками выделялись кладбища с крохотными надгробиями, и, пока вертолет снижался над мокрыми от дождя посадочными полосами аэродрома Кеннеди, мне вспомнились слова Дёдерхультарна^[21]о том, что ощущению полета свойственна чуть ли не фривольность. По крайней мере когда летишь на вертолете — словно в хрупком стеклянном пузыре.

И вот я наконец занял место у окна в сасовской ДС-10, развернул «Свенска дагбладет» и поставил поближе — чтоб был под рукой — большой стакан мартини. Под креслом я пристроил портфель с кассетой рождественских песен и кубком, который Астрид купила на блошином рынке. Медленно, лениво огромная машина двинулась к взлетной полосе, в хвосте длинной вереницы самолетов, что устремятся этим темным вечером в разные концы света. Дождь сбегал по стеклу, а снаружи, на летном поле, сверкали синие фонарики — точь–в–точь блуждающие огни где–нибудь на шведском болоте.

— Будь здорова, Астрид, — сказал я, приподняв стакан. И улыбнулся. Старая дама в соседнем кресле крепче прижала к себе сумку. Должно быть, решила, что если человек сам с собой разговаривает, значит, он со странностями, она ведь не знала, что я возвращался домой после сказочного уик–энда. Астрид я, скорей всего, больше не увижу, ее подруга заберет и кассету и кубок, но я никогда ее не забуду.