Онлайн книга «Алхимик»
— Папа, мистер Моллой — юрист-патентовед. Он работает над патентами США для твоих исследований. Настороженно глядя на Коннора, Дик Баннерман пожал ему руку. — И как вы к этому относитесь? — Ну, я не уверен, многого ли нам удастся достичь, — вы же, в чем я не сомневаюсь, опубликовали массу документов. — Насколько я себе представляю ситуацию, чем меньше вы достигнете, тем лучше, — мрачно заявил Дик Баннерман. — Папа! — бросила Монти. — И гроша ломаного не дам за эти гребаные патенты, — отчеканил ученый, в упор глядя на Коннора Моллоя. — Что же, я тоже считаю, что сегодня патентование генов — глупое и вздорное занятие, — добродушно ответил Коннор. К тому времени они подошли к стойке, и Дик Баннерман, взяв два подноса, один протянул Монти. Коннор обзавелся своим. Пока Монти выбирала себе еду, он не отводил взгляда от ее лица в обрамлении светлых волос и был приятно удивлен, убедившись, что, несмотря на свою стройную фигуру, она обладает хорошим аппетитом. Его весьма привлекали женщины, которым нравилась вкусная еда. — Вы собираетесь есть в одиночестве? — спросила его Монти. — Ага. — Хотите присоединиться к нам? Коннор заметил выражение на лице ее отца. — Спасибо, не беспокойтесь… не хочу мешать, если вы собираетесь обсуждать вопросы бизнеса или нечто иное. — Мы не собираемся, — с улыбкой, настойчиво повторила она. — Ну что ж, спасибо. Они нашли столик у дальней стены, перед огромным, от пола до потолка, видеоэкраном с картиной Фрагонара, изображавшей идиллический сельский пейзаж. Они разгрузили свои подносы и уселись. — Не могу понять, почему бы этим пижонам не врезать тут окна. Было бы чертовски здорово с тридцатого этажа обозревать панораму Лондона, а вместо этого мы должны любоваться видеоизображением картин. — Согласен с вами, сэр, — подхватил Коннор. Баннерман посмотрел на него с явным неодобрением, словно надеялся услышать возражения, и щедро посолил салат, даже не попробовав его. Монти бросила в сторону Коннора смущенный взгляд, а он улыбнулся ей в ответ. Через пару минут, которые Коннор провел в их обществе, ему стало ясно, что с таким отцом ей приходится нелегко. Он обратился непосредственно к Монти: — Я вам искренне сочувствую… за все, что вам пришлось пережить на прошлой неделе. Наверно, это было ужасно. — Было, — согласилась она. — Беда в том, что никто не знает долговременного эффекта воздействия этого состава. Остается только надеяться, что мне не доведется однажды проснуться и увидеть, что у меня растворились руки. Коннор вздрогнул. — Кто-нибудь пытался разобраться, как вообще произошел этот несчастный случай. — Он смотрел, как Монти в ответ помотала головой. — Вы думаете, что это морально правильно — патентовать гены? — неожиданно рявкнул Дик Баннерман. Коннор плеснул коку в свой стакан. — Я считаю, что все поле генетических исследований ставит больше вопросов, чем дает на них ответов. — Он осторожно посмотрел на столики по обе стороны от них, но их соседи были заняты своими разговорами. Тем не менее он понизил голос. — «Бендикс Шер» называет себя самой заботливой компанией в мире. Но может ли любая компания, которая занимается генной инженерией и патентует кролика-мутанта, получающего через пять дней после рождения прививку смертельного рака, считать себя подлинно заботливой? — Считаете ли вы, что всепоглощающий контроль над жизнью должен быть прерогативой исключительно Господа Бога? — Нет, не считаю, сэр. — Вы религиозны? Коннор замялся. Он поймал внезапный взгляд Монти и заметил серебряную цепочку у нее на шее, уходившую в вырез ее белой блузки. — Я не придерживаюсь обрядов, но предполагаю, что у меня есть религиозные убеждения.. — Так скажите мне, — откровенно враждебным тоном бросил ученый. — Если вы не считаете, что контроль над жизнью целиком и полностью осуществляет Господь Бог, то почему вы против генной инженерии? Этот выпад на мгновение поразил Коннора. — Я вовсе не против нее. Дело вот в чем… тут такой широкий простор для упреков и обвинений, что, как я считаю, компании должны понимать свою меру ответственности. — Считается ли создание кролика, у которого автоматически разовьется рак, многим хуже, чем взять здорового кролика и ввести ему канцерогены? — Папа, — вмешалась Монти, — разве тебе порой не приходило в голову, что кролик тоже имеет право на жизнь? — Никто и ничто на этой планете не обладает божественным правом — ни на что. Мы несем моральные обязательства гуманно относиться к животным, и я думаю, что мы их соблюдаем. — Я порой думаю, что наука развивается слишком быстро. У нас нет времени подумать, к чему это приведет, — сказал Коннор, чтобы проверить его реакцию. — Я же считаю, что прогрессирует она не так уж быстро, — ответил Баннерман. — Вам нравится ходить к дантисту, мистер Малрони? — Моллой, — поправил он. — Нет, сэр, не очень. — У вас есть дырки в зубах? — Да, есть. — Можете ли представить, каким был визит к дантисту пятьдесят лет назад, когда он не мог вспрыснуть вам обезболивающее, а сверло вращалось, когда он ногой нажимал педаль? Хотите ли вы, чтобы вырезали аппендикс как сто лет назад, когда больного привязывали к деревянной лавке и вливали в него дешевое бренди? Фармацевтика и технология значительно улучшили мир. И знаете почему? Потому что они избавили его от боли. Мало кто из обитателей западного мира теперь должен страдать от боли. Может быть, в следующие четверть века мы окончательно избавимся от нее. И если за это придется расплатиться несколькими кроликами-мутантами, с такой ценой я готов согласиться. Это я смогу пережить. Коннор упал духом. Выяснилось, что он и не представлял, каких общепринятых взглядов придерживается Баннерман; его потенциальная ценность быстро сходила на нет. В этот момент ученый наклонился вперед: — Меня всегда неправильно понимали, мистер Моллой. Я не против прогресса науки. Я против таких компаний, как «Бендикс Шер», которая говорит: «Для всеобщего блага мы опознали гены, которые вызывают псориаз, сердечно-сосудистые заболевания, почечную недостаточность, депрессию, рак двенадцатиперстной кишки, рак груди… и так далее. А теперь мы собираемся взять патент на работу с этими генами, и следующие двадцать лет мир будет у нас в заложниках. Плати нашу цену или умирай!» — Во время этой тирады в глазах Дика Баннермана горел огонь страсти. Эти чувства шли не столько из сердца, сколько из глубины его души. — Вы понимаете, какую власть дает патентование генов? Она выражается в словах «жизнь или смерть». Вопрос не в том, чтобы говорить: «Наше лекарство лучше, чем у кого-то еще, — принимайте пилюли „Бендикса“, они лучше, чем у „Пфицера“, чем у „Уэлкама“ или „Бичема“». Вопрос вот в чем: «Слушай, мы знаем, что именно убивает тебя или доставляет дьявольские страдания. У нас единственных есть и замок и ключ к нему. У вас, мадам, — ген рака груди: мы можем или изъять его из вашего организма, или оставить вас умирать. А это — наша цена». — Баннерман поднял брови. — Так сколько стоит отдельная человеческая жизнь? |