Книга Грех и другие рассказы, страница 32. Автор книги Захар Прилепин

Сын просыпается два или три раза за ночь и просит кефира. Ему еще нет двух лет. Жена дает ему бутылочку, и он засыпает, причмокивая.

Сын мой всегда такой вид имеет, словно сидит на бережку, ногой качая, и смотрит на быструю водичку.

У него льняная голова, издающая мягкий свет. Я отчего-то называю его «Березовая брунька». Ему это имя очень подходит.

Улыбаясь своим мыслям, я спустился к Семе.

Авто определенно ему нравилось. А молодые люди в этом авто — нет.

Он будто жевал иногда свою кривую улыбку, обходя машину. Девушки уже косились на Сему, а молодые люди стали много плевать длинной слюной.

— Чушки, да? — наконец сказал громко Сема, он стоял с другой стороны машины, возле багажника.

Я поднял удивленные глаза.

— Чушки — взяли денег у папы с мамой и понтуются, — пояснил Сема.

Я поперхнулся от смеха.

Молоток прошел мимо курившего, нога на ногу, водителя и враз притихших девушек, испуганно сдавших назад при виде хмурого охранника.

Внезапно Молоток остановился и вернулся к раскрытой двери авто.

— Да? — громко, как к глухому обращаясь, спросил он сидящего за рулем. Молоток даже наклонил свою здоровую башку, будто всерьез желая услышать ответ.

— Чего? — переспросил пацан, инстинктивно отстраняя голову.

— Ничего, — ответил Молоток тем тоном, каким посылают к черту, и толкнул дверь машины. Она ударила несильно по ногам пацана.

Из клуба, раскрыв пасть то ли ветру, то ли отсутствующему дождичку, вышел тот самый, что спрашивал, где у нас штык.

— А мы в Афгане так не ходили... — сказал он с пьяной иронией, оглядывая нас с Молотком, возвращающихся в фойе.

«Созрел, так я и думал...»

— Чего он сказал, я не понял? — спросил Молоток, когда мы уселись на свои табуретки.

Я пожал плечами. Я тоже не понял. И он сам не понял, что сказал. Но ему же надо пасть свою, дозалитую водкой, раскрыть — он раскрыл.

Ему явно не терпелось сказать что-нибудь еще. Торопясь, затягиваясь по нескольку раз подряд, он выкурил половину сигареты и вернулся к нам, запутавшись на минуту, в какую сторону открыть дверь. Вошел в фойе, стоял, покачиваясь и улыбаясь, рот у него не закрывался, виднелись прокуренные, но крепкие еще зубы. Отстегнул зачем-то борсетку с пояса, держал ее в руке.

Входившие с улицы сторонились его.

— Чего встал посередь дороги, как сорняк? — поинтересовался я.

— Мешаю? — переспросил он ехидно.

Я не ответил.

Он подошел к нашей стойке, положил борсетку.

Долго искал в карманах, видимо, сигареты.

Выложил на стойку какие-то бумажки, медную мелочь.

Нашел наконец пачку с обломавшимися сигаретами, всю в табаке.

— Посмотри за борсеткой, — сказал мне, щуря пьяный, смешливый взгляд. — Я еще покурю.

— Убери, — попросил я просто.

— Да ладно, — сказал он и повернулся к выходу.

Я легко ударил по борсетке, и она отлетела в угол фойе к мусорному ведру.

— Вот ты какой, — протянул он, повернувшись. — У нас в Афгане...

— Грибы с глазами. Я же тебе сказал: убери.

Он стоял с минуту, снова раскачиваясь на каблуках. Потом все-таки поднял с пола свое имущество. Разглядывал его еще с минуту.

Подошел ко мне и неожиданно обхватил правой рукой, то ли приобнимая, то ли придушивая, за шею.

— Вот ты какой... ты какой... — приговаривал сипло и зло.

Молоток посмотрел на меня, чертыхнувшись, но по моему лицу понял, что все в порядке.

Не очень торопясь, правой рукой нашел большой палец охватившей меня жилистой, крепкой лапы и резко оттянул его, одновременно ударив мужика локтем левой в грудь.

Хэкнув, мужик выпустил меня. Я схватил его за грудки:

— Ты что, придурь афганская? Не танцуется тебе? А? Чего тебе не пляшется, шурави? Скучно? — тряс я его. — Вали тогда отсюда!

Вытолкнул его на улицу, чуть не рыча от раздражения. Не сдержался, вылетел следом за ним и столкнул с каменных приступок клуба.

Сема тоже вышел на улицу. Смотрел на меня, ласково улыбаясь.

— Разозлился? — спросил, глядя, как «афганец», отойдя недалеко, снова занялся поиском сигарет. — Разозлился, Захар? — еще раз спросил Сема, но так, что можно было не отвечать — и не обидеть этим. Я и не отвечал. Просто потому, что сразу отвлекся.

Что-то нехорошее назревало на стоянке авто.

Московские ребята, которых я встретил на дороге, припарковали свой могучий джип так, что он мешал выехать другому джипу, попроще. Но в этом, попроще, джипе сидели те самые пятеро породистых — «серьезные люди» мы их с Молотком называем.

И вот они уже минуты три не могли выехать. Это очень долго для серьезных людей — три минуты. Поначалу они сигналили — я, еще когда общался с «афганцем», слышал сигналы, — и никто не выходил к ним.

Сейчас двое из «серьезных людей» вылезли из своей машины, и один из них не без интереса пинал черный джип московских гостей по колесу. Срабатывала сигнализация, десять секунд верещала, потом обрывалась, и он снова пинал по колесу, каждый раз все злее.

«Наверное, надо пойти позвать этих... чертей столичных...» — подумал я, но не пошел, решил постоять, покурить, посмотреть: невозможно оторваться от вида раздраженных и очень сильных людей.

— Сейчас что-то случится, — сказал Молоток весело. Даже у него появилось предчувствие, хотя обычно его интуиция дремлет.

Я мелко кивал головой, словно в такт музыке: случится, случится, случится.

Москвичи появились, ленивые, улыбающиеся, когда я уже разглядывал окурок, примеряясь, куда его бросить: до урны дойти или пусть здесь валяется, под ногами.

Из столичных гостей раздраженным выглядел только водитель — все-таки его машину пинали. Но по всему было видно, что водитель вовсе не главный. Двое его пассажиров поначалу даже не спустились со ступенек клуба к машине, разговаривали о чем-то, поглядывали по сторонам, смеялись.

Тот, что повыше, щурился, глядя в спину пошедшему к джипу водителю. Второй, ростом едва ли не в полтора метра, удивленно крутил головой и все потирал руки, маленькие свои ладони. Отчего-то казалось, что ладони у него шершавые.

Водитель подошел к машине нарочито медленно. «Серьезные люди» его ждали, не уходя. Лица их были привычно спокойны.

У двери своего джипа водитель остановился, не торопясь открывать дверь. Я не заметил, кто первый заговорил, он или поджидавшие его, и что они говорили, тоже не слышал — мешала музыка, громыхавшая в клубе.

Высокий москвич начал порываться тоже пойти к машине, но его спутник с шершавыми ладонями придерживал товарища за рукав. Нечто лукавое было в поведении невысокого — он явно не боялся ничего и даже... напротив... выжидал, да.