Книга Именины сердца. Разговоры с русской литературой, страница 36 – Захар Прилепин

— А поэт какой!

— И поэт совершенно отменный.

Потом: Марина и Сергей Дьяченко, Киев. Они еще известны как сценаристы. Эмоциональные и душевные, очень интересные авторы.

Я очень люблю Диму Быкова, это великий поэт. Замечательный его роман «Эвакуатор» — это, конечно же, фантастика. Я думаю, что если ему станет интересно, он может сделать вещи, которые войдут в золотой фонд фантастики.

— Ты сказал, что любишь стихи Быкова, я, признаться, удивился — хотя и сам считаю его первым поэтом.

— Была такая история. Мы ехали с ним в одном купе на конференцию фантастов. А я за полгода до этого заболел стихами Быкова. Но знакомы мы еще не были. Дело было так. Я сажусь в поезд, захожу в купе, а там уже расположился веселый и, скажем так, плотный мужик, который вскоре начал увлеченно вскрывать бутылки, произносить тосты, рассказывать скабрезные анекдоты… Часа через три я узнаю, что его зовут Дима. К вечеру узнал и фамилию: Быков. Но мне даже в голову не пришло, что он имеет отношение к тому человеку, чьими стихами я зачитывался. Потому что тот Быков в моем представлении должен был быть субтильным, интеллигентным юношей, у которого в глазах вся мировая скорбь. Внезапно ранним утром выяснилось, что он поэт. Я говорю: «Вы поэт?» — «Да!» — «Дима Быков?» — «Ну, да!» — «Это вы написали такие строки», — и читаю его стихи по памяти, я их много знаю. Он говорит: «Я написал, я». Я говорю: «Ну, не может быть!» Он: «Почему?» «Я не таким вас себя представлял!»

— Это какой был год?

— Лет семь назад. Меня действительно очень все это поразило. Мне казалось, что это должен быть другой человек. А потом посмотрел на него и понял: все его поведение, в чем-то даже вызывающее, — это его броня. Он — в скафандре.

— А у тебя есть скафандр?

— Конечно. Я: «веселый, толстый, шумный, добрый». А внутри я маленький, сухой, злой и псих полнейший. (Смеется. — З.П.)

— И ты вообще стихи любишь, не только Быкова?

— Ну, конечно! Есенина, да не будет это тривиальным ответом. Евтушенко раннего люблю.

— Знаешь, я с самого начала разговора с некоторым тайным удовольствием тебя слушаю: ты очень искренне и очень подробно хвалишь своих коллег: и молодых, и совсем уже маститых. Не самая частая черта среди писателей! Может, где-то в анаграмме «Троя», о которой ты поминал, притаилось еще и «отсутствие зависти»?

— Литература — большое поле, где каждому есть место. Какой смысл завидовать! Каждый уникален.

— Ты можешь дать какие-то советы писателям вообще и писателям-фантастам в частности? Вот смотрят они на тебя с затаенным восторгом и думают: «Блин, мне бы вот так». Ты чего им скажешь? «Ребята, мол… »

— Ребята, идите работать на завод, рабочая профессия очень востребована, и шансов преуспеть у тебя гораздо больше, если ты вытачиваешь гайки, чем если ты пишешь книжки. (Смеется. — З.П.)

— Они же обидятся. Они скажут: «А сам ты работал на заводе?»

— Мне просто повезло. Но это не повод думать, что у каждого получится быть в шоколаде.

— Тебе сколько лет было, когда у тебя что-то стало получаться?

— Я пишу где-то с восемнадцати лет. То есть я просто в какой-то момент сел и начал писать. И мне это очень нравилось. Потом где-то в двадцать с небольшим я понял, что писательство приносит доход, что это можно сделать профессией.

— Это был какой год?

— Восемьдесят девятый, когда я начал много публиковаться. А в начале девяностых я вдруг подумал: а почему бы не работать писателем? Меня, конечно, все отговаривали, родные, друзья, говорили: «Что ты, сумасшедший, что ли? Лучше оставайся врачом, а для души немножко пиши».

— Ну да, у тебя ведь медицинское образование…

— Да, я психиатр. Все почему-то улыбаются, и даже несколько нервно улыбаются, когда я говорю, что я психиатр, все сразу начинают бояться… ну да, карательная психиатрия — это страшная вещь.

На самом деле реально шансов на то, что ты начинаешь писать и у тебя получится, — очень мало. Скорей всего, даже если получится, ты станешь одним из тысячи человек, которые публикуются. Это рулетка.

— Все-таки рулетка? А наш разговор начался с расшифровки анаграммы «Троя».

— «Троя» — это необходимое условие, а дальше включается рулетка.

. . .Когда я был совсем маленьким писателем, мне было двадцать лет, у меня был знакомый товарищ, на десять лет старше меня, он тоже обожал фантастику и все время пытался научиться писать. И он говорил: «Слушай, Серег, у тебя ведь получается! Формулу-то раскрой?» Я говорю: «Какую формулу?» Он на полном серьезе отвечает: «Но это же понятно, что есть некая формула, согласно которой пишут!» В которой объясняется, как пишут, как слова соединяются вместе. У него был математический склад ума. Я говорю: «Ты с ума сошел — какая формула? Я сажусь и пишу». Он: «Врешь, ты знаешь формулу».

И я ее не раскрыл. Потому что не знал.

— Это беда многих людей, которые считают, что текст можно собрать из каких-то составляющих.

— Конечно. Из кирпичиков. Типа здесь у нас лежит труп, а здесь у нас герой страстно обнимает героиню.

— Но кто-то и так пишет.

— Это халтура. Халтура дает тактическую выгоду. Но если тебе чего-то не дано свыше, если ты писал не всерьез — твои тексты не оживут.

— К советской фантастике ты как относишься?

— Ефремов — очень интересно. Беляев — любопытно в детстве. Это здорово, но на определенный возраст. Взрослые будут читать лишь из ностальгии. Но детям рекомендуется: это замечательно попадет в резонанс с их психикой. В чем, например, кайф от того же Жюля Верна: в его детской педантичности. В «Робинзоне Крузо» это тоже есть, помнишь? — «…и тут я достал ящик. Оторвав пять досок, закрепленных на десяти гвоздях, я извлек из него три фунта солонины, один фунт был слегка подпорчен морской водой; пять пригоршней свинцовых пуль; шесть фунтов пороха, верхний слой вверху от воды затвердел, прекрасно сохранив сухой порох внутри…», и так далее. Вот это все чудесно ложится на восприятие мира в детстве — это восхитительная попытка структурировать мир вокруг нас.

— Как ни странно, это есть у Бродского. Длинные каталоги перечисляемых им вещей как попытка упорядочить бесконечно распадающийся мир.

— Это попытка сотворить из хаоса порядок, конечно. Это очень важно… Потом приходит черед других вещей, в чем-то даже разрушительных — но свое время для всего.

В чем, собственно, беда человека, который не очень любит книги? В том, что нужные книги ему не попались в нужное время. Как у Высоцкого: «Просто нужные книги ты в детстве читал… »

— В случае Сергея Лукьяненко — что это за нужные книги?

— Я всю жизнь читал запоем. Диккенс. Гюго. Жорж Санд. Чехов. Бунин. У родителей была хорошая библиотека, пара тысяч томов. А фантастика Алексея Толстого… Прекрасно! Великолепный романтик, который создал вещи совершенно изумительные.