
Онлайн книга «Иностранка»
Муж появлялся утром, распространяя запах вина и косметики: – Засиделись, понимаешь, выпили, болтали об искусстве… – Где ты был? – У этого… у Голощекина… Тебе большой привет. Маруся отыскивала в записной книжке телефон неведомого Голощекина. Женский голос хмуро отвечал: – Илья Захарович в больнице… Маруся, вспыхнув, подступала к Разудалову: – Значит, ты был у Голощекина? Значит, вы болтали об искусстве? – Странно, – поражался Разудалов, – лично я у него был… И тут Маруся впервые задумалась – как жиг дальше? Удовольствия неизбежно порождали чувство вины. Бескорыстные поступки вознаграждались унижениями. Получался замкнутый круг… В чем источник радости? Как избежать разочарований? Можно ли наслаждаться без раскаяния? Все эти мысли не давали ей покоя. Через год у нее родился мальчик. Все шло, как прежде. Разудалов ездил на гастроли. Возвратившись, быстро исчезал. Когда Маруся уличала его в новых изменах, оправдывался: – Пойми, мне как артисту нужен импульс… Маруся снова переехала к родителям. Галина Тимофеевна к этому времени стала пенсионеркой. Федор Макарович продолжал работать. Неожиданно появлялся Разудалов с цветами и шампанским. Рассказывал о своих творческих успехах. Жаловался на цензуру, которая запретила его лучшую песню: "Я пить желаю губ твоих нектар…" Галину Тимофеевну он развязно называл – мамуля. Шутки у него были весьма сомнительные. Например, он говорил Марусиному папе: – Дядя Федя, ты со мною не шути! Ведь если разобраться, ты – никто. А я, между прочим, зять самого Татаровича!.. Выпив коньяка с шампанским и оставив пачку мятых-денег, Разудалов убегал. Бремя отцовства его не тяготило. Целуя сына, он приговаривал: – Надеюсь, ты вырастешь человеком большой души… Временами Маруся испытывала полное отчаяние. Угрожала Разудалову самоубийством. Именно тогда в его репертуаре появился шлягер: Если ты пойдешь к реке топиться, приходи со мной, со мной проститься! Эх, я тебя до речки провожу и поглубже место укажу… Тут как в сказке появился Цехновицер. Он дал Марусе почитать "Архипелаг ГУЛаг" и настоятельно советовал ей эмигрировать. Он говорил: – Поженимся фиктивно и уедем в качестве евреев. – Куда? – спрашивала Маруся. – Я, например, в Израиль. Ты – в Америку. Или во Францию… Маруся вздыхала: – Зачем мне Франция, когда есть папа… И все-таки Муся стала задумываться об эмиграции. Во-первых, это было модно. Почти у каждого мыслящего человека хранился израильский вызов. То и дело уезжали знакомые деятели культуры. Уехал скульптор Неизвестный, чтобы осуществить в Америке грандиозный проект "Древо жизни". Уехал Савка Крамаров, одержимый внезапно прорезавшимся религиозным чувством. Уехал гениальный Боря Сичкин, пытаясь избежать тюрьмы за левые концерты. Уехал диссидентствующий поэт Купершток, в одном из стихотворений гордо заявивший: Наследник Пушкина и Блока, я – сын еврея Куперштока!.. Уезжали писатели, художники, артисты, музыканты. Причем уезжали не только евреи. Уезжали русские, грузины, молдаване, латыши, доказавшие наличие в себе еврейской крови. Короче, проблема эмиграции широко обсуждалась в творческих кругах. И Маруся все чаще об этом задумывалась. В эмиграции было что-то нереальное. Что-то, напоминающее идею загробной жизни. То есть можно было попытаться начать все сначала. Изба– виться от бремени прошлого. Творческая жизнь у Маруси не складывалась. Замуж она, по существу, так и не вышла. Много численные друзья вызывали у нее зависть или пре– зрение. У родителей Муся чувствовала себя, как в доме престарелых. То есть жила на всем готовом без какой-либо реальной перспективы. Сон, телевизор, дефицитные продукты из распределителя. И женихи – подчиненные Федора Макаровича, которые, в основном, старались нравиться ему. Маруся чувствовала: еще три года – и все потеряно навсегда… Цехновицер так настойчиво говорил о фиктивном, именно фиктивном браке, что Маруся сказала ему: – Раньше ты любил меня как женщину. Цехновицер ответил: – Сейчас я воспринимаю тебя как человека. Маруся не знала – огорчаться ей или радоваться. И все-таки огорчилась. Видно, так устроены женщины – не любят они терять поклонников. Даже таких, как Цехновицер… На словах эмиграция казалась реальностью. На деле – сразу возникало множество проблем. Что будет с родителями? Что подумают люди? А главное – что она будет делать на Западе?.. В загс пойти с Цехновицером – уже проблема. У жениха, вероятно, и костюма-то соответствующего нет. Не скажешь ведь инспектору, что брак фиктивный… А потом начались какие-то встречи около синагоги. Какие-то "Памятки для отъезжающих". Какие-то разговоры с иностранными журналистами. Маруся стала ходить на выставки левой живописи. Перепечатывала на своей "Олимпии" запрещенные рассказы Шаламова и Домбровского. Пыталась читать в оригинале Хемингуэя. Ее родители о чем-то догадывались, но молчали. Пришлось Марусе с ними объясниться. Как это было – лучше не рассказывать. Тем более что подобные драмы разыгрывались во многих номенклатурных семействах. Родители обвиняли своих детей в предательстве. Дети презирали родителей за верноподданничество и конформизм. Взаимные попреки сменялись рыданиями. За оскорблениями следовали поцелуи. Федор Макарович знал, что должен будет в результате уйти на пенсию. Галина Тимофеевна знала, что с дочкой она больше не увидится. В октябре Маруся зарегистрировалась с Цехновицером. К Новому году они получили разрешение. Девятого января были в Австрии. Оказавшись на Западе, Цехновицер сразу изменился. Он стал еврейским патриотом, гордым, мудрым и немного заносчивым. Он встречался с представителями ХИАСа, носил шестиконечную анодированную звезду и мечтал жениться на еврейке. Условия фиктивного брака Цехновицер добросовестно выполнил. Увез жену на Запад. Зато Маруся оплатила все расходы и даже купила ему чемодан. Вскоре им предстояло расстаться. Цехновицер улетал в Израиль. Маруся должна была получить американскую визу. Маруся говорила: – Как ты будешь жить в Израиле? Ведь там одни евреи! – Ничего, – отвечал Цехновицер, – привыкну… Марусе было грустно расставаться с Цехновицером. Ведь он был единственным человеком из прошлой жизни. |