Онлайн книга «Седьмая встреча»
— Как же вы обходитесь без нашей северной природы? — Вы же видели мои картины? Интервьюер быстро подхватил тему. — Но ведь корни что-то значат? — Не спорю. — У вас нет к ним сознательного отношения? У Руфи широко раздулись ноздри. — Такое сознательное отношение важно для работы полиции, политиков и педагогов. Для тех, кто должен следить, чтобы не оказаться случайно причиной несчастья. — Кое-кто считает, что вы умышленно не работали и не выставлялись в Норвегии. — Но вот же я выставилась в Норвегии. — Да, но через сколько лет! — На все нужно время. — Интересная мысль. Половина ваших картин уже продана? — Да. — Но сознательно вы этому не способствовали? — Способствовала, и даже более чем сознательно. Я их написала. — На многих больших полотнах указано, что они принадлежат частным лицам. Это для того, чтобы продать их выше официальной цены? Руфь перенесла центр тяжести с ноги на ногу, и Горм заметил жесткость во взгляде, которым она наградила интервьюера. — Нет. Это потому, что они не продаются. — Вам известно, куда попадают ваши картины? — Куда — неизвестно, я знаю только фамилии первых покупателей. Она знает, что картину с далматинцем купил я, подумал Горм. — Вам неприятно, что люди вкладывают деньги в ваши картины, чтобы потом заработать на них? — спросил интервьюер. — Если бы мне было неприятно, я перестала бы их продавать. — Но вы не перестали? Значит, вам приятно зарабатывать деньги? — А журналистам неприятно? — Но журналисты не зарабатывают столько, сколько Руфь Нессет, — усмехнулся журналист. — Значит, они не так хорошо пишут. Кругом засмеялись. — Говорят, что вы пишете членов вашей семьи. Что человек, летящий на фоне колокольни, ваш умерший брат? — Именно так. — Вы не отрицаете, что самоубийство вашего брата вдохновило вас? — Это было убийство, а не самоубийство. Режиссер поднял руку. — Стоп! Интервьюер застыл на месте. Камера остановилась. Люди отводили глаза, разглядывали ближайшие картины. — Мы закончили? — спросила Руфь. — Нет, мы начнем сначала, — ответил режиссер, стоявший сбоку, и хотел возобновить съемку. — Мне холодно, — сказала Руфь и пошла к открытым дверям. Народ расступился. Тишина сделалась осязаемой. — Видишь? — сказал режиссер и злобно поглядел на интервьюера. — Что будем делать? — спросил тот, ни на кого не глядя. — Будем снимать. — Картины? — Картины и публику. Что угодно, у нас еще три с половиной минуты. Начинаем! Горм последовал за ними в главный зал. Он увидел Руфь, когда она прошла мимо галерейщика в контору. Телевизионщики толпились, снимая картины. Несколько журналистов рванулись в контору. Кто-то пытался остановить их, но не смог. Они все-таки протиснулись туда. Тогда и другие тоже осмелели и последовали за ними. Оцепенение прошло, теперь кругом слышался громкий шепот. У всех нашлось, что сказать. Не об искусстве и не о случившемся. Говорили о чем угодно, о первом, что приходило в голову: о последних встречах, о болезни общего знакомого... Время шло, кое-кто уже потянулся к выходу. Неожиданно двери конторы распахнулись с такой силой, что грохнули о стену. Из конторы выбежала Руфь с золотистым пончо, накинутым на руку. За ней, не отставая ни на шаг, ярко накрашенная нарядная дама. А уже за дамой — помощник галерейщика, который представлял Руфь на открытии. Он с трудом сохранял достоинство, и это выглядело забавно. В дверях виднелись рассерженный фотограф и журналист, лицо и рубашка у него были мокрые. Голос дамы звучал громко, хотя она и пыталась говорить шепотом. Она схватила Руфь за плечо и напомнила ей об интервью. — Нет! — не останавливаясь, бросила Руфь. Продолжая уговаривать, дама взяла ее под руку. — Но телевидение? Последние известия... Люди упивались происходящим. Скандал? Похоже на то. — К черту! — услыхал Горм голос Руфи, которая быстрым движением накинула на себя пончо. И мгновенно превратилась в кусок развевающейся на лету шерстяной ткани. Нарядная дама с испуганной бледной улыбкой огляделась по сторонам и напомнила публике, что та забыла о шампанском. Горм вышел на улицу, но Руфи там уже не было. Никаких следов. Он обошел ближайшие кварталы, и ему все время казалось, что она наблюдает за ним. Темный, полный отчаяния взгляд. Неужели она его видит? Нет, решил он. Она ушла. Совсем. Седьмая встреча получилась не такой, о какой он мечтал. Пошел снег. Частый, густой. Горм вернулся в галерею. Там почти никого не осталось. Осмотрев еще раз все картины, он решил купить ту, что изображала женщину, идущую по воде. — Это из частного собрания, — любезно объяснила ему иная, к которой он обратился. — Я знаю. Но не скажете ли вы мне адрес владельца? Или номер телефона. Я бы хотел с ним связаться. К ним подошел помощник галерейщика, который представлял Руфь. — К сожалению, это невозможно. Все переговоры должны нестись через нас. — А вы можете сообщить владельцу картины, что мне хотелось бы поговорить с ним о ней? — спросил Горм, стараясь сохранять спокойствие. Помощник галерейщика поклонился. Горм протянул свою визитную карточку. — Я остановился в «Гранде»" [1] . Завтра я еще буду в городе. Можно оставить мне сообщение, если меня случайно не окажется на месте. Они одновременно вежливо кивнули друг другу, и служащая взяла карточку. * * * Снегопад усилился. Горм зашел в какое-то кафе — идиотский интерьер, истерическая музыка. Ему подали неаппетитного маринованного лосося с полусырой тушеной картошкой. Потом он пошел в гостиницу и сиял промокшие ботинки. Всякий раз, когда у него в голове всплывало слово «телефон», ему казалось, что он слышит звонок. И всякий раз телефон молчал. Позже, убедившись, что в холодильнике больше не осталось пива, Горм понял, что Руфь не позвонит. Не раздеваясь, он лег на кровать и долго смотрел на люстру, пока не почувствовал, что у него замерзли ноги. Полежав еще какое-то время, он достал бутылку содовой. Хуже содовой уже ничего быть не может, подумал он. |