Онлайн книга «Манускрипт дьявола»
|
– А лошадь твоя где? – перебил ее хмурый мужик. – В лес убежала за Маркизом. Он, подлый, как Ольгу Павловну сбросил, так сразу и ускакал. Я спешилась, а повод-то бросила со страху, вот Лунка и подалась за ним следом. Хмурый обернулся и приказал: – Ваня, Семен! Лошадей найти: они нам не лишние будут. А ты говори живо, где золото. – Так дома осталось, в тайнике! Я покажу! – Смотри, если врешь! Мужик занес над Пашей плеть для удара, и та подняла руку, защищаясь: – Не вру, побожиться могу! Да что ж вы, родненькие, делаете-то?! За что не верите?! Она снова заплакала. – Верим, верим, – успокоительно проговорил другой. – А ну, садись ко мне, поехали обратно. – А как же Ольга Павловна? – всхлипывая, спросила Паша, и вокруг засмеялись. – Вот же ты дура, девка, – почти ласково разъяснил кто-то. – Ольгу Павловну твою раки объедят. А ты забудь про нее. Поехали, мужики! Над рекой разнесся свист, и усталые лошади поскакали назад, к усадьбе. * * * Борис Осипович сидел в реанимационной палате, куда на этот раз его пропустили только по разрешению хирурга, и ласково поглаживал по руке спящего Максима. Когда ему сказали, что операция прошла успешно, он лишь сдержанно кивнул в ответ – конечно, иначе и быть не могло. Танюшин сын не мог умереть. Голова у Макса была замотана бинтами, и Борис Осипович осторожно убрал белую ниточку, которая щекотала Максиму лоб. Он не знал, что бы еще ему сделать полезного… Прошли уже сутки после операции, а Макс все никак не приходил в себя. В палату заглянули два врача, один из которых был тот самый хирург, удалявший гематому, а за ними прибежала медсестра, и все трое окружили койку Максима, озабоченно переговариваясь. Борис Осипович нарочно отошел в сторону и не стал прислушиваться – он не хотел избыточных знаний. Мальчик вот-вот проснется, и он не должен в этом сомневаться. Но кое-что до его слуха все же донеслось. – …совершенно никаких изменений, – вполголоса проговорила женщина. – Игорь Васильевич, с чем, ты думаешь, связано… Борис Осипович торопливо покинул палату и не услышал окончание вопроса и ответ нейрохирурга. Он дождался, пока врачи выйдут, выслушал несколько дежурно-утешительных фраз, сказанных медсестрой, и вернулся к Максиму. Лицо у того было бледное, брови страдальчески сведены. «Просыпайся уже, а, Максимыч», – мысленно попросил Борис Осипович. Он не мог говорить вслух со спящим, но и молча сидеть не мог тоже. С сыном происходило что-то неладное, и, как ни старался он отгонять нехорошие мысли, они настойчиво лезли в голову. «Совершенно никаких изменений. – С чем, ты думаешь, связано?.. – Еще немного подождем…» «Но операция-то прошла успешно, – сам себе сказал Борис Осипович. – Почему же он не просыпается?» Ему снова остро захотелось курить. Он расстегнул карман, достал монету и стал вертеть в пальцах, не отрывая от нее взгляда. Правая кисть Максима свисала с койки, и Борис Осипович, заметив это, поправил ее – уложил на простыню, снова погладив шершавые обветренные пальцы. И, не отдавая отчета в своих действиях, вложил монету в полураскрытую ладонь. * * * В следующую секунду Максим вынырнул из реки, сжимая в кулаке золотой кругляш. Откашливаясь, он увидел, как на противоположном берегу женская фигурка, только что выбравшаяся из воды, падает, встает и снова падает на песок. Наконец она поднялась и нетвердыми шагами побрела в глубь берега. Тогда небо над Максимом стало стремительно подниматься, светлея на глазах и затвердевая, пока не превратилось в белый потолок. Макс на секунду прикрыл глаза, а когда открыл, над ним склонилось родное лицо. – Максим, – позвал Борис Осипович, не веря себе. – Максимыч! Проснулся! Лицо отца исчезло, кто-то совсем рядом протопал так громко, что шаги отдались у Арефьева в голове, и над ним склонился другой человек, незнакомый. – Ну-ка, давай посмотрим на тебя, уголовник, – весело сказал человек. – Ага, трубочку можно вынуть – слышишь, Маш? Женский голос сзади подтвердил, что слышит. – Голова кружится? – спросил назвавший Макса уголовником. – Моргни два раза, если да, не говори ничего. А если нет, то один раз. Эх, любо-дорого посмотреть – вот что значит крепкий организм! Вокруг Максима забегали, неожиданно запахло творогом – совершенно деревенским, полузабытым запахом свежего творога, прикрытого марлей в миске, – затем с головы ему что-то сняли и умыли лицо теплой губкой. – Телефон… – прохрипел Арефьев, как только почувствовал, что может говорить. – Дайте телефон! – Зачем? – нахмурился врач. – Голубчик мой, тебе сейчас волноваться нельзя, да и говорить нежелательно. – Телефон! – Макс сделал попытку приподняться, и ему это удалось. – Мне нужно позвонить, срочно! – Эй, эй! Тихо! – Да ты что, голубчик?! Вокруг заговорили сразу все, оглушив Максима на время, и среди насмешливо-возмущенных возгласов он разобрал голос отца: – Кому тебе нужно позвонить, Максимыч? – Тошке… – Максим, сейчас нет смысла звонить Наташе… – тщательно подбирая слова, начал Борис Осипович, но сын перебил его: – Что с ней? Она жива? – Жива, но… – Но что?! – Но найти ее пока не могут. Максим откинулся на койку, ощущая странное гудение в голове, словно через нее протянули высоковольтные провода. – Я знаю, где ее искать, – выговорил он, с трудом ворочая языком. – Пожалуйста, дайте телефон. Мне нужно позвонить в милицию. * * * – В конце концов, – мрачно сказал Бабкин, – это может быть вообще не то, что мы думаем. Поспать им с Макаром этой ночью почти не удалось: Илюшин поставил перед собой задачу расшифровать записи Наташи Куликовой и бросил все силы на достижение этой цели. Время приближалось к обеду, голова у Сергея распухла от того количества шифров, которые Илюшин пытался применить к «квадрату с одуванчиком» – так Бабкин назвал эту картину. – Тебе не приходило в голову, что девчонка просто рисовала? – зевая, спросил он. – Она художница! Изобразила свое видение манускрипта. Никакого смысла в рисунок не вкладывала. Макар, мы с тобой не тем занимаемся! – Рисовала она на другой стене, – отозвался Илюшин, откладывая в сторону очередной лист со своими каракулями. – Да, этот шифр тоже не подходит. А этот здесь просто неприменим… Если только она не использовала латиницу, подмененную буквами из алфавита рукописи… – Слушай, ну признайся уже, что тебе просто нравится играть в индейцев! – не выдержал Бабкин. |