Онлайн книга «Наш китайский бизнес»
|
«Боря, к йом ришону — две тысячи комплектов». Постепенно выяснялось, что и гости, и родители новобрачных, и распорядитель, и даже ансамбль (музыкальный перпетуум-мобиле) — словом, все присутствующие — тем или иным образом причастны к делу распространения (воспевания и увековечения) великого продукта «Группенкайф», который, кстати, меньше всего напоминал продукт. А у стойки со спиртными напитками стоял низовой потребитель продукта — Танька Голая. Ее обнаженные плечи тускло отсвечивали, как инкрустированный перламутром театральный бинокль — любимая игрушка Мишиного детства, дядин трофей, привезенный из Берлина в 46-м. В его душе затеплилась тихая грусть, и все-таки, безотчетно, ему почему-то захотелось прикрыть салфеткой эти голые плечи. К тому же не Бог весть как сшитый сарафан то и дело сползал с левой Танькиной груди, и она, оживленно беседуя, забывала этот косой лиф подтянуть вверх. Вот что было непостижимо: никто из мужчин — от интеллектуалов квартала «Русский стан» до дюжих, с бычьими шеями распространителей «Группенкайфа», похожих на бабелевских налетчиков с Молдаванки, — никто не посягал на эту святую наготу. Как не посягнет на наготу ребенка ни один нормальный человек. Наоборот — постоянная беспечная Танькина нагота вызывала в них обеспокоенность ее здоровьем и отеческое желание укутать потеплее эту, не по сезону раздетую, девочку. — Ну, — спросил Миша, — как дела? — Кайф! — сияя, отвечала Танька Голая. — Продукт принимаешь? Она оттопырила большой палец. — Медитируешь вовремя? Танька закатила глаза и полетно замахала руками. При этом безлямочный лиф ее сарафана сполз с обеих полных грудей. — Улучшение чувствуешь? — строго спросил Миша, рассматривая носки своих мексиканских туфель на каблуках (такие туфли идеально подходили к образу сутенера из «Розового квартала».) — Еще бы! — Ну вот, — сказал Миша. — Пришло время. На нашей стороне вся дискриминируемая русская община. Есть люди в России, заинтересованные нам помочь. Будем сколачивать партию. Для этого и собрались. — Как? — удивилась Танька Голая, переступая длинными красивыми ногами. — А свадьба? Фиктивная? — Почему — фиктивная? — усмехнулся Миша. — Свадьба — само собой. Мы — за продолжение рода потребителей «Группенкайфа». Но партия — это назревшая необходимость. Мы можем получить до восьми мандатов в кнессете. Сколько можно терпеть? До каких пор? — Мишка, а знаешь, у нас в театре, где я билетершей работала, был один актер, экстрасенс. Страшный алкоголик. У него в гримуборной на стене рядом с зеркалом были отметки — градусы. Он приставлял стакан и отмерял: перед первым актом можно было выпить 50 граммов, после первого — еще пятьдесят, после второго — сто… — К чему ты это сейчас? — А он головную боль лечил, когда пьяный не был. От его ладони такой жар исходил — ужас! — Ну? — строго спросил Миша. — А при чем тут «Группенкайф»? — Ни при чем, — улыбаясь и почесывая над грудью розовый гофрированный след от резинки лифа, проговорила Танька Голая. — Просто вспомнила. Он у себя дома батареи парового отопления красил почему-то «золотой» и «серебряной» краской. — Тебе не холодно? — перебил ее Миша. — Смотри, простудишься! — Не-а, — отозвалась Танька. — Я люблю, чтоб тело дышало. Наконец появился ребе с тремя молодыми людьми в униформе ультраортодоксов — черные шляпы, черные костюмы. Если б не ухоженные кудрявые пейсы, свисающие вдоль щек, все они были бы похожи на присяжных поверенных, тем более что среди присяжных поверенных в России и евреи попадались. Вся эта компания вошла под балдахин хупы и напряженно замерла, к чему-то приготовилась. Отсутствие новобрачных всех уже беспокоило. Вдруг музыка оборвалась. Сверху раздался странный скрип и даже лязганье металла. В высоком потолке зала открылся люк, и в огромной стеклянной коробке, напоминающей поставленный на попа хрустальный гроб, словно парочка кукол «барби», стали спускаться жених и невеста. Публика очумела. По обморочной, сдавленной тишине стало ясно, что на свадебной церемонии с подобными театрально-сценическими эффектами еще никто из присутствующих не был. Спустившись до середины, гроб с молодоженами завис между полом и потолком. Не успели гости решить, что это неполадки с подъемным механизмом, как в ту же минуту квадрат пола, на котором была установлена хупа, с медленным ленивым скрипом стал подниматься вместе с оцепеневшим стареньким ребе и тремя его учениками. С публики посыпались очки и вставные челюсти. А наверху, между небом и землей, шла в это время брачная церемония. Пылающий небожитель-жених повторял за стариком слова, которые надлежало ему произнести, а воздушная невеста вообще готова была, порхая фатой, вылететь из этого затейливого сооружения на все четыре стороны и даже в открытый космос. Словом, это было нечто среднее между синагогой и космодромом Байконур. Но вот все участники брачной церемонии благополучно приземлились, распорядитель Миша пригласил гостей поздравить молодых, и пунцовые от счастья новобрачные полетели понад залом — приветствовать гостей и принимать поцелуи и конверты. Свадебное веселье началось. 36 — Мустафа шатается! Зяма открыла глаза… Бродяга гремел своей баночкой, пробираясь в проходе между рядами кресел. Опять она не заметила, как он прошмыгнул в автобус, и даже задремала. Как он возникает? Может быть, он бестелесен? Дойдя до ее кресла, Мустафа остановился и требовательно тряхнул баночкой. Зяма полезла в кошелек, достала два шекеля и протянула ему на ладони. — Дай еще! — крикнул он, уставясь ей в лицо своими иссушенными безумной тоской глазами. — Ты наглец, приятель, — сказала Зяма. — Бери, пока я не раздумала. — Дай больше! — повторил он требовательно. — Мустафа за тебя помолится. — Да мне ведь самой не хватит до дома добраться, — смутившись, объяснила она. — Я далеко живу. Он, не мигая, смотрел ей в глаза неприятным, тревожно проникающим взглядом. — Тебя друзья повезут! — вдруг выпалил он. — Дай денег! Дай все деньги, что есть, Мустафа тебя отмолит. За тебя нужно много молиться, долго, тяжело… Устанет Мустафа… Зяма молча достала из кошелька последние пять шекелей и отдала сумасшедшему. Ей было не по себе. Он пошел дальше по проходу, качаясь и напевая в такт гремящей баночке: «Вот, вот идет Машиах!..» |