Книга Волхв, страница 110 – Джон Фаулз

— Жаль, иностранцы сюда не заплывают. Туристы на яхтах.

— Да-а… — Выплюнул косточку от оливки. — Вымер Фраксос.

— А разве г-н Конхис из Бурани сюда на своей яхте не причаливает?

— Ах, этот. — Я мгновенно понял, что Георгиу принадлежит к тем деревенским, которые Кончиса недолюбливают. — Вы с ним знакомы?

Нет, ответил я, но собираюсь туда нагрянуть. Так есть у него яхта?

Есть. Но у северного побережья она не показывается.

А сам-то он хоть раз встречал Конхиса?

— Охи. — Нет.

— В деревне он какими-нибудь домами владеет?

Только тем, где живет Гермес. У церкви святого Илии, на задах. Якобы меняя тему разговора, я лениво поинтересовался тремя хижинами неподалеку от Бурани. Куда переехали их жители?

Указал подбородком на юг.

— На полуостров. До осени. — И объяснил, что небольшая часть местных рыбаков ведет полукочевую жизнь. Зимой они промышляют близ Фраксоса, в водах, отведенных для частного рыболовства; а летом вместе с семьями движутся вдоль побережья Пелопоннеса, иногда аж на Крит заплывая в погоне за крупным косяком. Но он еще не закончил с хижинами.

Ткнул пальцем вниз и сделал вид, что пьет.

— Цистерны негодные. Летом нет свежей воды.

— Неужели нет?

— Нет.

— Позор!

— Это он виноват. Хозяин Бурани. Мог бы раскошелиться на цистерны. Скупердяй.

— Так домики — тоже его собственность?

— Вевэос. — Конечно. — На той стороне все ему принадлежит.

— Вся территория?

Принялся разгибать заскорузлые пальцы: Корби, Стреми, Бурани, Муца, Пигади, Застена… он перечислил названия всех заливов и мысов в окрестностях Бурани; а мне открылась еще одна причина неприязни, вызываемой Кончисом. Всякие афиняне, «богатей», не прочь бы понастроить там вилл. Но Кончис и метра им не уступает и тем отнимает у Фраксоса средства, необходимые острову как воздух. По набережной к нам трусил ослик с вязанкой хвороста на спине; нога за ногу, выписывая зигзаги, словно заводная игрушка. Я получил добавочное доказательство вины Димитриадиса. Вся деревня только и судачит что об упрямстве Кончиса, а он ни звука не проронил.

— А гости его в деревню заглядывают?

Отрицательно-безучастно вскинул голову; упомянутые мною гости его мало трогали. Я не отступал. Если б в Бурани появились приезжие, он узнал бы об этом?

Пожал плечами.

— Исос. — Может быть. Он не знал.

И тут счастье мне улыбнулось. Из-за угла появился какой-то старикашка, прошел за спиной Георгиу; потертая моряцкая кепка, синий холщовый костюм, до того застиранный, что на свету кажется почти белым. Когда он поравнялся со столиком, Георгиу метнул в его сторону взгляд, а затем окликнул:

— Э, барба Димитраки. Эла. — Иди сюда. Иди, потолкуй с английским профессором.

Старик остановился. На вид около восьмидесяти; весь трясется, зарос щетиной, но пока соображает. Георгиу повернулся ко мне:

— До войны он был как Гермес. Возил в Бурани почту. Я впихнул старика за столик, заказал еще узо и мясной закуски.

— Вы хорошо помните Бурани?

Замахал старческой рукой: очень хорошо, прямо сказать нельзя, как хорошо. Проговорил что-то, чего я не понял. Георгиу, не лишенный лингвистической сметки, сложил на столе сигареты и спички наподобие кирпичей. Строительство.

— Понимаю. В двадцать девятом?

Старик кивнул.

— Много людей приезжало к г-ну Конхису до войны?

— Много, много людей. — Георгиу удивился, даже повторил мой вопрос, но ответ был тот же.

— Иностранцы?

— Много иностранцев. Французы, англичане, кого только не было.

— А учителя английского из школы? Они там бывали?

— Нэ, нэ. Оли. — Да, все бывали.

— Как их звали, помните? — Наивность вопроса рассмешила его. Он не помнит даже их лиц. Вот только один был очень высокого роста.

— Вы с ними в деревне встречались?

— Иногда. Иногда.

— Чем они занимались в Бурани — до войны?

— Они ж иностранцы.

Это проявление деревенской ограниченности рассердило Георгиу:

— Нэ, барба. Ксени. Ma ти эканон?

— Музыка. Пение. Танцы. — И снова Георгиу не поверил; подмигнул мне, точно говоря: у старика размягчение мозгов. Но я знал, что тот ничего не путает; ведь Георгиу поселился на острове только в 46-м.

— Какое пение, какие танцы?

Не помнит; влажные глаза заметались в поисках картин минувшего, но ничего не углядели. Однако он добавил:

— И не только. Они разыгрывали пьесы. — Георгиу загоготал, но старик отмахнулся от него и степенно подтвердил: — Это правда.

Георгиу, ухмыляясь, подался к нему:

— А ты кого играл, барба Димитраки? Караеза? — Караез — это Петрушка из греческого театра теней. Я дал старику понять, что верю ему:

— Какие пьесы?

Но по лицу было видно: не помнит.

— В саду был театр.

— Где в саду?

— За домом. С занавесом. Настоящий театр.

— Вы знаете Марию?

Но, похоже, до войны на вилле жила другая экономка, по имени Суда. Она умерла.

— Давно вы там не бывали?

— Много лет. Как война началась.

— Вы до сих пор хорошо относитесь к г-ну Конхису? Старик кивнул, но кивок вышел короткий, сдержанный. Георгиу вылез с репликой:

— Его старшего тогда расстреляли.

— Ох. Извините. Извините меня, пожалуйста.

Старик пожал плечами: судьба.

— Он неплохой человек, — сказал он.

— Во время оккупации он работал на немцев?

Вскинул голову: категорическое «нет». Георгиу с безмерной досадой откашлялся. Они заспорили — так быстро, что я перестал их понимать. Но расслышал слова старика: «Я тут был. А тебя не было».

Георгиу подмигнул мне:

— Он подарил деду дом. И деньги до сих пор выплачивает. Дед его выгораживает.

— Остальным родственникам тоже платит?

— Ну так что! Может, и платит кое-кому. Старикам. А что ему сделается! Он миллионер. — Потер палец о палец: грех деньгами не замолишь.

Внезапно старик обратился ко мне:

— Мья фора… раз там устроили большой панейири с лампами, музыкой и фейерверком. Много огней, много гостей.

Дико, но мне представился прием в саду: сотни разодетых дам, кавалеры в визитках.