Онлайн книга «Рубеж»
Розовая бабочка. Золотая оса. Бейт-Малах, Ангел Силы, князь Самаэль, подобный высокой горе, из уст которого вырываются тридцать языков пламени; муж превратностей, язык обмана из жерла великой бездны. И каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра, игравший Рубежами, будто ребенок кубиками, а ныне – ничтожный огрызок некогда великого существа, посмевшего возжелать на краю гибели, чтобы услыхать из вечности насмешливое: «Не в добрый час твое желание услышано, бродяга. Не в добрый час». Это я. Золотая оса – это тоже я. Последняя искорка, выброшенная за предел. Жизнь золотой осы в медальоне – впрямь ли я могу назвать тебя своей? Ведь прежде я знал лишь одно: «здесь»! Ведь раньше я знал лишь одно: «сейчас»! А у тебя, смешная оса, было много иных сокровищ: «вчера» и «завтра», «там» и «тут»… Я завидую тебе, оса, я завидую сам себе, корчась в болезненном забытьи. Помнишь: отчаянный бой с Самаэлевой сворой у последнего Рубежа?! Помнишь: «Лети…» – шепчут губы сына моего, и вскоре Заклятый стоит на пороге нарушения Запрета, пороге, который он так никогда и не переступит?! Помнишь: юродствует ведьмач, глава Ковена? длится бой в метели? бьется медальон о грудь Двойника, едущего с врагами своими по Околице?! Да, ты помнишь… я помню… Мы оба помним. Мы оба, за неимением лучшего, зовем это – жизнью. Мы оба: я, некогда свободный каф-Малах – и ты, запертая в темнице тварь, упрямством своим подобная несокрушимой косточке Луз, о которой сказано в Толкованиях: – Адрианос, пропади он пропадом, спросил у посвященного рава, говоря: «Из чего намерен Святой, благословен Он, произрастить человека в грядущем, после Суда?» Сказал ему: «Из косточки Луз, которая в позвоночнике». Спросил его: «С чего ты взял?» Ответил: «Размалывали ее жерновами, и не изломалась. Сжигали в огне, и не сгорала. Мочили в воде, и не размокала. Положили ее на наковальню и ударяли по ней молотом. Разлетелась наковальня, и треснул молот…» Оса моя золотая! тайная косточка Луз, что есть в человеке и отсутствует в Малахе! Почему же мне кажется, что тебя больше нет, золотая оса?! * * * И это тоже я – длинное тело на полу. Тело. Мое?! Натягиваю ковер до подбородка; ежусь. Мне холодно. Солнце заглядывает в проломы окон. Протискивается между витражными осколками. Режет себя в кровь, и волна легко струится вдоль стен: белизна, багрец, изумруд. Три великие Колесницы: Милость и Сила, уравновешенные Великолепием. Радуга, ясно говорящая: «Нет заступника, и некому отменить приговор». Отчего же мне смешно?.. смешно и холодно. Сесть удается не сразу. Вот он, на скамье: мой сын. Рядом. Спит. Зародыш в материнской утробе. Спи, малыш, не думай о том, что утроба нашей с тобой Ярины похоронена, выкопана, пронзена осиновым колом и вновь опущена в землю. Это ты прошептал во сне: «Я спасу»? Или мне показалось? Кого ты спасешь? – Мать? отца? друзей? или тех, что переминались с ноги на ногу у разверстой могилы? Всех? – Глупый, глупый каф-Малах… Резко оборачиваюсь. В спине хрустит, и хруст этот пополам с быстрой, короткой болью кажется мне удивительней блеска зари над геенной. Некоторое время перевожу дух, жду, пока сойдут слезы, разом застлавшие глаза. Никогда!.. никогда раньше… каф-Малахом, золотой осой, пламенем ли, искоркой – никогда!.. Смотрю. Старый, очень старый человек стоит напротив, до половины утонув в стене. – Рав Элиша?! Рав Элиша, тебя ли вижу?! Он молчит. Молчит и не отрывает взгляда: живого, насмешливого… родного. Если бы я мог выбирать отца, я бы выбрал – его. Нет, иначе – я его выбрал. – Рав Элиша! И внезапно я все понимаю. Как обычно, он ответил мне, ответил самим своим приходом, но потребовалось время, чтобы его ответ вошел в глупого, глупого каф-Малаха. Я сижу на полу, мучаясь холодом и болью в спине. Он стоит напротив, плечом уходя в стену. Прошлое отразилось в зеркале, поменяв нас местами и став – настоящим. Самым настоящим. – Осы больше нет, рав Элиша?! Там, в медальоне – ее нет?! Он смеется. Смеюсь в ответ. – Но и Блудного Ангела нет? Да, старый рав?! Свербит в носу. Чихаю: гулко, эхом сотрясая зал. Да, Блудного Ангела больше нет. Что же я сделал вчера, на пределе вытаскивая с Околицы ненужных мне людей? Что я натворил, что сотворил, отчего стал таким – прежним и новым в один час?! Гляжу насквозь. Не вижу. Ничего не вижу. Зал, стены, цветные клыки в деснах окон; старый, очень старый человек напротив. Свет Внешнего нарушил влияние верха на основу? В ракурсе Сосудов это дало возможность рождения Малаха, а в ракурсе Многоцветья – надежду на всплеск Чуда? Пустые слова. Меньше, чем пустые. Тянусь – волей? остатками?! нет, просто четырехпалой рукой. Беру с пола зеленый осколок. Наискось, по мякоти ладони – больно! Хорошо хоть, не очень глубоко зацепил. И течет – по запястью, по предплечью, тяжко капает на плиты. Кровь. Янтарная, густая… сворачивается коростой, прекращает течь. Кровь. Моя. – Я сейчас смертен, рав Элиша? – Глупый, глупый каф-Малах… Старый, очень старый человек улыбается. Улыбаюсь в ответ. Прощаюсь. * * * – …Пали! Бахнуло, громыхнуло, затрещало. И почти сразу – три арбалетных болта прянули на излете в разбитые окна. Первый задребезжал хищно, до половины уйдя в алебастровую лепнину под потолком; два его товарища упали вниз, лязгом заплясав по камню. На пол. Многоголосый крик – снаружи. Далеко. Пока далеко, но с каждой секундой все ближе, ближе… – Пали! Грохот, треск. Где-то над головой надрывается в припадке детская трещотка. В башне? Наверное. Сын мой, ты спишь? Ты хочешь в безопасное место, где тебя не убьют до наступления совершеннолетия? Есть ли вокруг нас безопасное место? Я подошел к окну. Выглянул, с трудом привыкая: надо наклоняться. Надо прятаться за раму, надо быть осторожным: ударит шальная стрела, вопьется осиным жалом, и польется кровь – жидкий янтарь. |