Онлайн книга «Портрет семьи»
Со временем я превратилась в переводчика с Любочкиного на русский. Сходили в театр, в компании моих приятелей она делится: — Смотрели с Кирой «Три сестры» во МХАТе. Я получила низменное удовольствие! Народ притих, думает: что там у Чехова крамольного? — Неземное, — перевожу я. — Люба получила неземное удовольствие. Когда она употребляет иностранные голова, это вообще швах. — Увидела дом на набережной — прямо дежустив у меня! Как будто я тут раньше была. — Дежа вю, — поправляю я. — Дежустив — это десерт. — И начинаю сама смеяться, придумав: — Встретились как-то Де Жавю и Де Жустив… Мои попытки привить ей литературную речь кончились полным провалом. — Люба! В замке поворачивается ключ! — А я как сказала? — «Повернула замок в двери». — Подумаешь, ты же поняла. — Люба! Так не говорят: он обманул мои иллюзии. Иллюзии — это уже обман. — Значит, он дважды обманул! — Люба! Как сказать по-русски «я улыбалась всем телом»? — Так и сказать! В добавление к изысканной речи Люба имеет неистребимый южнорусский акцент. Ее «хэкание» особенно заметно, когда звук «г» идет перед согласной. Мой муж Сергей обожал придумывать для нее каверзные предложения. — Любаня, скажи: «Глеб показал свою гренку». Люба послушно произносит: — Хлеб показал свою хренку. Сергей специально выискивал фразы, нейтральные на русском и неприличные на украинском. — Любаня! Переведи: «Куда бумагу деть?» * * * Наверное, с той ее нелепой фразы про первую любовь и началась наша дружба. Отбросив столичный снобизм, я с интересом смотрела на девушку. — Я Люба, — представилась она. — А ты? — Кира. — Как Кира полностью? — И полностью и кратко только Кира. — Запомню. Как революционер, но без окончания. — Какой революционер? — Киров, не знаешь, что ли? Говорят, его Сталин от ревности зарезал в попытке самоубийства. — Вообще-то Кирова убили в Ленинграде. — Кто говорит, что в Москве? Я в станкостроительном учусь, а ты где? — В МГУ, на химическом факультете. — В самом МГУ?! Зашибись! Ее восхищение мне польстило. Но Люба вспомнила, что она тут по делу: — Слушай, что мы с тобой болтаем, когда у меня судьба рушится? Где Тимирязев? Это кто стоит? Она показала на памятник у Никитских ворот, в конце Тверского бульвара, на углу с Герцена (ныне Большой Никитской). Я честно призналась, что не знаю. Кстати, потом мы любили экзаменовать москвичей: где памятник Тимирязеву? Или: кому памятник в конце Тверского? Восемь из десяти не знают. А памятник большой, как уменьшенная копия снесенного Дзержинского. Его почему-то не замечают. — Вот он, видишь? — затрепетала Люба, когда мы подходили. — Со спины я не могу сказать, кому памятник. — Да не памятник! Антон! Я сейчас описаюсь, он с цветами! Молодой человек, внешность которого я бы описала как табуретка с ушами, действительно держал букет цветов. Трогательно: рука вытянута, словно капающее эскимо держит, тюльпаны поникли, согнулись, смотрят в землю. — На! — Он протянул Любе «букет» и уставился на меня. — Сорок минут стою, зимой бы шары отморозил. «Провинция, — подумала я. — Две провинции». Но Антон мне понравился. Главным образом, потому, что я ему не понравилась. Он смотрел на меня не отрываясь и не видел! Он видел только Любу. Оттопыренными ушами, затылком, всем своим, как она скажет потом, «улыбающимся телом» — только ее! Чужая любовь, зарождающаяся и мощная, какую трудно описать словами из-за того, что она переливается северным сиянием, ни секунды не постоянна и в то же время очень прочна и надежна, — это как электрическое поле, в которое ты шагнул. Да и вызывали в те годы у меня интерес только люди, которые не проявляли рьяного интереса ко мне. Я, наверное, не могла жить без воздыхателей, потому что они были всегда, но уже утомили. Как в песне: Ах, кавалеров мне вполне хватает, Но нет любви хорошей у меня. Люба тараторила со скоростью телеграфного аппарата: — Это Кира, моя подруга (уже подруга!). Отгадай, где учится. Не поверишь, в самом МГУ. Правда, красивая? Я как увидела, прямо присела — везет же некоторым! Но она простая, ты не думай. Кира, ты правда простая? — Как валенок! — Я рассмеялась. — Видал зубы? — восхитилась Люба. — Кира, покажи еще раз зубы, Голливуд отдыхает. Ни до, ни после я не встречала женщину, способную при мужчине, в которого влюблена, хвалить другую. Причем восхищаться искренне, без бабьих штучек, без напрашивания на протест, мол, ты, а не эта красотка всех милее. Если Люба чему-то радуется, то без подтекста или мыслей о выгоде. Если ненавидит — то наотмашь. Можно сказать, ее натура примитивна. А можно — что она всех нас обогнала в эволюции души. — До свидания! — попрощалась я. — Приятно было познакомиться. Перешла бульвар, улицу Герцена, когда услышала «Кира!» и разбойничий свист. Они стояли у ТАСС, через дорогу от кинотеатра повторного фильма (давно закрытого), по шоссе непрерывно двигались машины. Антон, заложив пальцы в рот, пронзительно свистел. — Стой! — орала Люба. — А телефон? Машины остановились на светофоре, ребята перебежали через дорогу. — Ты телефон свой не дала! — потребовала Люба. — Куда записать? Дай ручку! Почему-то у нее не было сумочки. И она записала… на руке Антона. Получилось как татуировка, меня очень тронуло. Люба позвонила через несколько дней: — Записывай адрес общаги, с тебя бутылка красного, сегодня вечером. — Чего красного? — не поняла я. — Вечер у меня занят. — Вина красного или белого, чтоб не водки, водку пацаны купят, а я галушек наварганила. Как не можешь? Ой! А я уже всем про тебя рассказала! Ой, Кирка! Отец выбирал мне имя гладкое и прочное, чтобы у него не было вариантов. Но ласкательных суффиксов родители обнаружили массу — Кирочка, Кирюшенька, Кирюлечка… А в школе за худобу и долговязость завистницы девчонки звали меня Киркой, как инструмент шахтера. Надо ли говорить, что вариант моего имени с уменьшительным суффиксом мне крайне не нравился? Но Любино «Кирка» прозвучало как обращение младшей сестры. Если сравнивать нашу дружбу с сестринскими отношениями (Люба тоже одна у родителей), то роли постоянно менялись: то я оказывалась старшей, то она. Зависело от того, кто кого на плаву держит. Так было и у нас в семье: то папа главный, то мама главная. Наверное, это называется гармонией, которая есть равновесие. |