Онлайн книга «Ледобой. Круг»
|
– Муж страшный, могучий и ужасный, – который раз прошептала и осеклась: Безрод подходит. Такого с десятком раньше не было. Людей полосовали, как траву косят, – холодно, расчетливо, равнодушно, а тут подобрались, напряглись, руки бросили на мечи, загородили собой. Почуяли что-то? Нет для них загадок ни под землей, ни на земле, но теперь… вы поглядите – зубы сцепили, желваками заиграли, в глазах заблистало, только блещет холодно и тускло. Сивый остановился в нескольких шагах, безучастно оглядел незнакомую дружину, ровно баранов, сосчитал по головам и остановил взгляд на Верне. – Ты? – Я. – За что? Помолчала, собираясь с духом, и глухо буркнула: – Слушай внимательно, запоминай. Ненавижу тебя. Все, что говорила раньше, – враки. Никогда не любила и не полюблю. Не прощу глупого замужества, не забуду рабского торга. Мои глупые слова на поляне забудь. Не в себе была. Расчувствовалась, дура. Безрод как будто не изменился в лице. Иной помрачнел бы, челюсти стиснул, пар из носа пустил, словно бык прохладным утром… а просто некуда мрачнее. Брови свел, глядит холодно, и впервые за полгода сердце радостно забилось – может быть, получится. Отвыкла уже, а ведь рядом с Безродом тоже не сладко. Девятеро не зря напряглись, волк волка чует. – Для этого меня нашла? – Да. Я не прощаю обид, – сама чуть не удавилась. Ишь ты: «Я не прощаю обид!» Сивый какое-то время молча обозревал десяток, и Верна поклялась бы кем угодно, что слышала скрежет, когда взгляды Безрода и девятерых схлестывались. – Ты ведь никуда не денешься? Вроде бы просто спросил, даже не ухмыльнулся по обыкновению, но в это самое мгновение поняла – обратной дороги нет. И откуда-то нанесло солоноватый запах кровищи и тлена. Кивнула. – Выставишь тех, что резали Гарьку. Кивнула. Он уже уходил прочь, когда Верна окликнула. – Что еще? – А правда… – замялась. – Ну… что у тебя с Гарькой… – Свадьба? Да. Солоноватый запах кровищи и тлена… кровищи и тлена… Гарька отполыхала ярко, так же ярко, как прожила этот год. Тризнище сложили высокое, в рост человека. Люди ни о чем не спрашивали – не самое удачное время для расспросов, захочет, сам расскажет, – но по словам Косищи, Перепелки и Лобашки выходило, будто убитая и убийца раньше знались, и хорошо знались. – Наверное, княжна, – шептали девки и бабы друг другу. Не забылся ночной разговор в амбаре. – Вон и дружину с собой привела! А жуткие… страсть! Р-р-раз – и нету человека. Даже моргнуть не успели! Мужчины сплетни не слушали, косились на молчаливого Безрода и который раз диву давались. Вот уж принесло соседушку! Не скорбит, слюной не брызжет, просто ходит чернее тучи и сверкает злым огнем из-под бровей. Тычок стал невесел, плачет. Сидит на завалинке у дома Неутайки и встать боится. Ноги перестали держать. К полуночи взметнулось погребальное пламя, загудело, свиваясь в красно-рыжие жгуты. Сивый молча замер у костра, скрестив руки на груди, кусал ус и морщился. Тычок без сил просидел на колоде и глаз на костер не поднял, только слезы утирал. Деревенские подступились было к Безроду, хотели спросить про поминальную трапезу, Сивый коротко отрезал: – Потом. Не уходил до тех пор, пока костер не прогорел дотла. Глубоко в ночи поднял Тычка с колоды и унес в дом. Соседи постояли-постояли, бабы всплакнули напоследок, промокнули красные глаза и разошлись. Невесело станет утром оттого, что солнце поднялось. Хоть и светло, а невесело. Запирай дверь, не запирай – всю ночь во сне будет вонять палевом. В избе Сивый уложил Тычка на лавку и укрыл потеплее. Неопределимых годов мужичок смотрел из-под шкуры затравленно, как обиженный ребенок, и беззвучно трясся. Безрод присел рядом и долго гладил старика по голове. – Что теперь, Безродушка? – Меч возьму, а там посмотрим. – Это правда Верна? Сивый помолчал. – Да. – Ненавидит нас. Будто плохое знала. Дружину с собой привела! – Странная дружина. – Безрод закусил губу. – Очень странная. – Душегубы. Что в них странного? – Десять человек, десять лошадей, – пригладил седые вихры. – И лишь к одному седлу спальный тюк приторочен. К седлу Губчика. Тычок замер. Выглянул из-под мехового покрывала, как пес из конуры. – Вернин Губчик? – Да. Как остальные ночуют – ума не приложу. – А вдруг они городские? Наняла в городе. День ходу сюда, день обратно. Из-под крыши вышли, под крышу вернулись. Безрод молча покачал головой. Нет, не городская дружина. Сапоги побиты пылью и камнями, шли издалека все вместе, Верна и они. Ни одеял, ни шкур у седел не было, даже на лапник не худо бросить что-нибудь. Здесь же ничего. Только плащи. Странная дружина. – Скоро утро, – пошептал сникший балагур. Безрод встал с лавки, достал меч – свой и тот, что остался после давешнего набега лошадников, – правильный камень, тряпицу и сел к маслянке. – Спать нам теперь вовсе не придется. – Почему? – Всякое может случиться, – вытащил меч из ножен, провел по клинку ладонью. – Будь готов. Оседлай лошадей, собери в дорогу припас, все движимое приторочь к седлам. Тычок затих под шкурой, будто съежился. – Гарькиного Уголька тоже? – Да… Утром Верна проснулась от глухого, невыразительного шума. Девятеро никогда не будили сами, если не оговаривала такое с вечера, и теперь не стали, но отчего-то пребывали на ногах все до единого. Мечи обнажены, сами глядят вперед, на поляну. Продрала глаза. Солнце только-только поднялось, ночная прохлада еще не изгнана, лучи гладят веки, хочется лежать и нежиться под теплым одеялом из шкур. На поляне молча сидит человек в красной рубахе, кусает стебель травы, ждет. Ближе не подходит и знать о себе не дает. Молча подошел, молча сел на валежину. Верна поднялась, из подвесного меха умылась, пригладила волосы, влезла в броню. – Ты готов? – подошла ближе. У человека на солнце одна тень, а тут стало десять. – Да. – Ненавижу всех вас, – буркнула и сплюнула. – Жизнь поломали. Ненавижу! Безрод слушал и смотрел молча. Кивнул. Ненавидит, и ладно. – Одно помни: следующий – Тычок. На мясо изрублю горлопана, воронью скормлю! Сивый на мгновение замер, Верна ждала чего угодно – вопроса, плевка, оскорбительного жеста, – только не того, что последовало. Равнодушно кивнул, и вновь мерно заходила челюсть. – Убейте его! – еле проговорила. Слова не хотели соскакивать с языка, за зубы цеплялись, ровно дети, которых сует в печь страшная бабка-ворожиха. – Ты и ты! |