Онлайн книга «Дьявольский остров»
Поэтому, когда Кондратию и Митрохе назначили наряды внутри барака, они заулыбались, понимая, что ничего делать не будут. А вот Даниле приказали убрать помещение в замке – вымыть кабинеты, коридоры и уборную у лагерного начальства. Вот здесь-то от работы не отвертишься, ведь будут проверять охранники. – Чего это я в замок должен идти! – не выдержал Данила. – Они драку начали, пускай и моют полы. – Рот закрой, – резко сказал Пудовкин, – по моим сведениям, это ты первый набросился на Митрохина. Охранники жестом показали, чтобы Данила следовал к дверям барака. «Сволочь», – со злостью прошептал Кривошапкин. «Это он, гад», – подумал про себя Бронислав и прошептал Капитонову: – Видать, сегодня не выйдет… Завтра! И все Пудовкин. – При чем тут Пудовкин – это все шушера кондратьевская… Начесать бы им рыла хорошенько. – Тихо, – предупредил Альберт Валерьянович, увидев, что Йоханнес смотрит на Бронислава и Никанора. Те замолчали, изобразив безразличие… А «убитого несправедливостью» Данилу чуть ли не пинками выталкивали из барака. В замке ему всучили тряпку, ведро, показали фронт работы, которой хватило бы до самого вечера. Сжав зубы, он начал размазывать грязь по коридору. К Даниле приставили одного часового. Но тому вскоре надоело следить, и он предпочел периодически отлучаться в курилку и болтать там со своими приятелями. После обеда Кривошапкина заставили вымыть пол в камерах-одиночках, в кабинетах коменданта и его заместителя. Даже в камере, где сидел Стайнкукер, будто бы тот сам не мог за собой прибрать. Мол, комиссар был занят – рисовал очередную агитку. Весь день Данила ни с кем не перемолвился и словом, поэтому он решил покурить и поболтать с комиссаром. «Да хоть с чертом лысым, только бы русскую речь послушать». – Ну, чего нового на фронте? – спросил он. – Зима, боевые действия почти не ведутся, поэтому пока без перемен, – равнодушно ответил Стайнкукер. – Да брешешь ты все. Если финны не сообщают, значит, плохи их дела. И что ты, бывший политрук, будешь делать, когда наши сюда нагрянут? – Да как-нибудь без твоей помощи разберусь. – Отбрехаться думаешь?.. А вот знай, не получится… – Посмотрим, – уклончиво ответил Стайнкукер, его совершенно не радовал этот разговор с молодым и горячим красноармейцем. – Ну да… Хочешь анекдот? – вдруг сказал Данила. – Его мне рассказал один мой знакомый красный капитан. – И, не услышав ответа, Кривошапкин начал: – Политрук объявил радисту выговор за то, что тот ушел в кают-компанию, не убрав рабочее место. Тот оправдывается: «Вам, товарищ комиссар, хорошо: рот закрыли – и всё, ваше рабочее место убрано»… Данила сам рассказал анекдот, сам и засмеялся. – Ну и что потом было этому радисту? – спросил Стайнкукер. – Да ничего, история умалчивает. Служил и дальше на том же корабле. – До первого советского порта… – Это почему же? – Потому что смеется тот, кто… – …смеется последним, – перебил Кривошапкин. – Нет, тот, кто смеется про себя… То есть не вслух, и ничем не выдает свой смех, – совершенно без эмоций сказал Стайнкукер. – Ладно, а теперь серьезно, я за тебя, комиссарская морда, чухонский подпевала, убирать твое говно не буду, понял? А пикнешь своим хозяевам, сам на пику нарвешься, – угрожающим тоном проговорил Данила. – Я вас, товарищ старший лейтенант, попрошу убраться самому. Из моей камеры. – А откуда ты, гнида, знаешь мое звание? – повысил тон Кривошапкин. Его руки сжались в кулаки, он едва сдержал себя… – Я много про каждого знаю, – сказал Стайнкукер. – Кто много знает, тот мало живет, – бросил в ответ Данила и вышел из камеры красного комиссара. В коридоре к Кривошапкину подошел приставленный к нему охранник и приказал вымыть пол в кабинете коменданта, того как раз не было на месте, а затем – перед дверью кабинета заместителя. Перед порогом кабинета Йоханнеса через неплотно закрытую дверь Данила услышал слова, которые был способен понять. Это был финский язык. Правда, с местным «твердым» акцентом, однако красноармейцу все было понятно. – Садись, пиши, – говорил заместитель коменданта, – у тебя почерк лучше, и пишешь ты без ошибок… В Хельсинки не будут носом крутить. Ты же финн? – Да, – ответил солдат. – У меня, Юкка, мать – финка. Финн финну больше доверяет, чем шведу. И, думаю, в Хельсинки примут меры. А то комендант развел тут либерализм. Идет война, погибают наши люди, а он возится с этими русскими, как с вольнонаемными. Доиграется он. Ему староста ясно докладывает, что готовится побег и, возможно, диверсия, а Хольмквист делает вид, что все это наговоры. – Повышение стало бы для вас хорошим подарком к пятидесятилетнему юбилею, – заискивающим тоном произнес солдат. – Не загадывай, юбилей уже завтра, а пока письмо дойдет, пока там что-то решат… Я же не ради себя стараюсь. – Девушки из поселка обещали прийти – Анника, Мартина, Ингеборг, Солвейг… – И Солвейг придет? – заинтересованно спросил Йоханнес. – Да, Солвейг очень хотела прийти. Девушки стол накроют и песни хотят для вас спеть. Олаф патефон принесет, все обещали принести свои любимые пластинки, потанцуем. – Я смотрю, вы больше праздник для себя устраиваете, чем для меня, – фыркнул рыжебородый. – Да нет, я просто… – Ладно, давай за дело. Пиши: главному управляющему… В коридоре показался охранник, следивший за работой Кривошапкина, пришлось отойти от кабинета Йоханнеса. Данила усиленно замахал шваброй, чтобы повысить, как говорят в войсках, КВПД – коэффициент видимости полезного действия. – Корошо, – проговорил солдат. – Бистро. Охраннику уже явно наскучило торчать целый день при этом военнопленном. * * * К вечернему кофе солдат отвел Данилу в барак и передал старосте. – Все, Кривошапкин, свободен. И смотри мне, руки не распускай, иначе в «холодильнике» окажешься, – наставлял его Пудовкин. «Холодильником» военнопленные называли отдельную камеру в замке, которая очень плохо отапливалась. Она служила карцером. – Отстань, – буркнул он Пантелею. Кривошапкину все же пришлось выполнять то, что от него требовал финский солдат. Теперь злой, надутый, как индюк, Данила пошел к своим нарам, чтобы немного отдохнуть. Проходя возле «буржуйки», где резались в игры красноармейцы, он встретился взглядом с Митрохой. Тот скривил рот в ухмылке, и Данила понял, что ни он, ни Кондратий, конечно же, ни черта не делали. Только усталость не позволила Даниле врезать кулаком в эту ненавистную ему рожу. Да еще он хотел быстрее передать своим важные сведения. |