Онлайн книга «Одесский фокстрот»
– Это сквер имени Чарльза Дарвина. С опаской оглядываются. Видят меня. Испуг проходит. Я тоже правильная, джинсовая. Своя. Могу нести чушь. Позволено. – Вы шутите? – У меня нет чувства юмора. Это действительно сквер имени Чарльза Дарвина. Неухоженные газоны, собачья свадьба и коты-попрошайки у всё ещё неубранных этим тёплым октябрём летних столиков ресторанчика «Maman». – Это не только сквер имени Чарльза Дарвина. Это ещё и плац-парад. И торговые ряды. Снова в глазах испуг. Точнее – недоумение. Идут щёлкать памятники. Хорошо, что они флейты не покупают. А только фотоаппараты. – Это что, памятник двум лесбиянкам?! Он думает, что это остроумно. Она верит, что это остроумно, и смеётся. Это Амур и Психея. Второй век до Рождества Христова. Древняя Греция. Копия, разумеется. И… нельзя ли ввести права на управление фотоаппаратами? Чтобы управлять автомобилем, надо сдать не только вождение, но и правила дорожного движения. Прежде всего – правила. Почему же фотоаппараты продают любым необразованным кретинам, не могущим отличить двух лесбиянок от Амура и Психеи? Я бы поучаствовала в разработке тестов, позволяющих людям получать права на управление фотоаппаратом. Чтобы играть на флейте – надо знать нотную грамоту. Хотя бы нотную азбуку. Я сижу тут уже битый час. – Небо покарает тебя за то, что ты так обошёлся с собственным братом! Небо проклянёт тебя! Ты ещё узнаешь, что такое проклятие неба! Поди прочь, неблагодарный сын и брат! Ты заболеешь раком – вот как небо покарает тебя! Поправь ранец, скотина! Господи, что это?! Оборачиваться неловко. Жду, пока поравняются со скамейкой, чтобы разглядеть. Армянская мамаша ведёт двух мальчиков. Одного – понурого – за ручку. Второй, проклинаемый, следует за ними. И если бы взглядами, исполненными ненависти, можно было убивать – мамаша и обиженный брат пали бы замертво, с огромными дымящимися сквозными дырами в их тщедушных организмах. И щедро проклинаемый маманей тонкий мальчик радостно сплясал бы тарантеллу на их охладевающих трупах! И похоже, Павел Санаев не писатель, а документалист. Дневной Оперный трещит на весь Пале-Рояль рояльными всплесками, скрипичными надрывами, виолончельными серьёзностями и альтовой нормальностью. Я поднялась сюда своей самой любимой одесской лестницей. И в любом другом городе – в том же Риме, в том же Сан-Франциско – она была бы одной из главных достопримечательностей. Но об этой мало кто из туристов знает. Потому что одесситы бережливы и ревнивы. И безалаберны. Потому туристы и не догадываются, что крутая гранитная волна на перепаде высот Пале-Рояля и переулка Чайковского – одна из самых прекрасных лестниц на всём белом свете. И что в её литую чугунную решётку впаян старый герб города. В верхнем поле – двуглавый орёл. В нижнем – якорь-кошка. Или одесситы хранят эту тайну от собственных независимых властей? Двуглавый орёл – таки символ Российской Империи. Якорь-кошка? Это якорь с четырьмя мощными цепкими лапами. Вопьётся – хрен сдвинешь! Я битый час торчу на скамейке в Пале-Рояле. Созерцаю. Верные спутники моего созерцания – фляга текилы и пачка сигарет. У каждого свои атрибуты медитативных практик. Текилу я приобретаю в одном и том же магазинчике. Армянском. Слева от входа в Горсад с Ласточкина/Ланжероновской. Каждую поездку я оставляю там кучу денег. Нет, я не всё выпиваю. Даже при моих выдающихся способностях я не способна пропить такую кучу денег. Но я хожу в гости, делаю подарки. Меня уже, наконец, узнаёт продавщица, и мне давным-давно приветливо кивает один и тот же охранник. И вот сегодня – о боги, боги Одессы! – меня в этой армянской лавке чуть было не оскорбили. Действием. В принципе не то чтобы я рассчитывала на какие-то особые льготы, за годы оставив в этой лавчонке хороший стожок дензнаков – на подобную льготу вправе законодательно рассчитывать даже бомжи. На какую? Да просто в туалет приспичило. Не подумайте чего – по маленькому. Хотя законодательно – и по большому не возбраняется. – Можно, я забегу в туалет? – мило улыбнулась я продавщице, с диким свистом снявшей с моей карты около тысячи гривен. О чём мне тут же пробибикал телефон, назвав украинскую валюту зловещей аббревиатурой – UAG. Pokupka, Summa 1102 UAG. Я собиралась вечером в гости, да. – В туалет? – подозрительно уставилась на меня продавщица. – Ну, вот та ваша белая дверь – это же дверь в туалет? – елейно уточнила я, подписывая чек на тысячу и сто два украинских дензнака. – Это туалет для сотрудников! – отрезала она. Я растерялась. Я не знала, как реагировать. Я оставила в магазине полтораста долларов. И это только сегодня. А если вспомнить вчера, и позавчера? И я уже не говорю за те годы! Я хлопала глазами и вертела в руках ручку, которой подписала чек. – Ручку верните! – ледяным тоном сказала продавщица. Вспомнился анекдот про ручку. Точнее – про банки. Почему в банках ручки всегда на привязи? Если я доверяю банку свои деньги, он мог бы доверить мне хотя бы ручку! Этот магазин мог бы пустить меня в туалет. Если не за деньги – то хотя бы за преданность. Пустить в туалет в знак доверия. Это ведь так доверительно – разрешить сходить по маленькому. Я положила ручку на прилавок. Продавщица сделала вид, что с этого момента меня не существует в природе. – Люся, ну ты что?! – раздался голос охранника. Возможно, он сказал: «Лер, ну ты чё?!», или «Гал, ну ты шо?!» Но голос охранника был живым, тёплым, недоумевающим и искренне возмущённым. – Да?! Она пойдёт, а я потом от хозяина получай?! – взвизгнула Люся. Или Лера. Или Гала. – Женщина, идите! – побудил меня к действию охранник, беря у меня из рук пакет со спиртным, который я от недоумения и где-то даже обиды внезапно прижала к себе. – А я потом, да?! – совсем уж с истерическими нотками заголосила Люся-Лера-Гала. – Под мою ответственность! – сказал Люсе-Лере-Гале охранник – и кивнул мне мягко и утвердительно. Я, путая страхи души с желаниями тела, на ватных ногах добралась до вожделенного санузла. Вовсе, кстати, не поражавшего ни качеством, ни чистотой сантехники. И пописала под ответственность охранника. Спокойным акт мочеиспускания назвать было нельзя. Мне мерещился врывающийся в туалетную комнату хозяин этого алкоголического бутика, круглосуточно бдящий за нецелевым использованием гальюна из-за будки с сигаретами на противоположной стороне улицы. В своих беспокойных, коротких, отрывочных видениях я размахивала у него перед носом постановлением Лужкова… Тьфу ты! Собянина… Чур меня! Костусева! – Я ж в Одессе!.. Размахивала перед носом хозяина магазинчика постановлением о том, что любой гражданин вправе войти в любое сантехническое помещение города, будь оно в пафосном кабаке, будь оно в закусочной, будь оно в алкоголическом бутике, – и справить там свою малую гражданскую нужду. И даже большую. |