Онлайн книга «Изольда Великолепная»
Наскоро вытерев волосы, Кайя зевнул. Спать хотелось неимоверно. Прошедшие дни склеились в один бесконечно длинный, выматывающий, хотя в итоге весьма неплохой. И на кровать вот пустили. Кайя лег на самый край, не желая разбудить Изольду, но она все равно открыла глаза и сонным голосом поинтересовалась: – Ты? – Я. Спи. – Сплю, – согласилась Изольда, выпуская кота, который воспользовался моментом, чтобы переместиться на подушки. – Ты где был? – На пристанях. Запоздало подумалось, что это отсутствие Изольда могла истолковать совсем иначе. – А что делал? – В темноте ее глаза тоже были темными из-за расплывшихся зрачков. – Одну типографию… сжег. – За что? – За то, что печатали ложь. Грязную. И хуже того – опасную. Слишком много желающих поверить. – Радикально ты. А как же свобода слова? – Я не запрещаю говорить правду. – Понятно. – Иза вытянула руку и коснулась волос. – Мокрый… а того, кто стрелял, нашли? – Того, кому стрела принадлежала, – да. Но стрелял не он. Слишком пьян был и по-пьяному, по-глупому зол. Он признал стрелу и, решив, что терять больше нечего, стал кричать, призывая славных рыцарей, не безразличных к судьбе страны, с оружием в руках свершить справедливость. Какую именно, так и не объяснил. И, совершенно ошалев от собственной иллюзорной силы, заявил, будто Кайя позорит память предков. Плюнул еще. Не то чтобы сказанное сильно оскорбило, но многие слышали. Видели. Пришлось вешать. В последний миг человек протрезвел и, нащупав веревку на шее, заскулил. Он умолял пощадить его, но это было невозможно: есть проступки, которые не могут быть прощены. Его щит с медведем, тремя монетами и звездой отправился в огонь. А Гуннара Олграффсона – на городскую стену. Надо бы распорядиться, чтобы сняли и похоронили. Все-таки род был древним… Изольда зевнула и попросила: – Не уходи больше. – Я… постараюсь. Не услышала. Изольда спала. Крепко. Настолько крепко, что не шелохнулась, даже когда Кайя ее обнял. Хуже, что таких, как Олграффсон много. Иные умнее – держат язык за зубами. Но желтые бумажки разнесли по протекторату заразу лжи, и Кайя не представлял, как ее выкорчевать. Магнус прав: вместо одной типографии будет другая. Или третья. Девять откажутся, но всегда отыщется кто-то в достаточной мере жадный и беспринципный, чтобы рискнуть. Искать надо Тень. Во сне он продолжил думать, но как-то медленно. Капуста вареная, а не мысли… Капусту Кайя ненавидел. Особенно вареную. Состязание миннезингеров? Как бы не так! Высокий Суд Любви, коий должен из рыцарей, числом бессчетных, избрать того, кто будет наречен Зерцалом чести, Хранителем струн и Повелителем слов. Так, во всяком случае, сказал герольд. Я вот как-то поверила. Зерцало чести… надо же. Судебную коллегию придворных дам (а было их пятьдесять пять) возглавляла Прекрасная – а по виду крайне несчастная – Дама, о чьем восшествии на Престол Любви возопили фанфары. Подозреваю, что на этом постаменте – нечто среднее между креслом и горой, щедро увитой цветочными гирляндами, – полагалось восседать нашей светлости. Но мы не против. Нам рядом с их светлостью уютней, хотя они со вчерашнего мрачны, не то по инерции, не то случилось что-то, о чем мне знать не положено во избежание душевных треволнений. Кайя накрыл рукой мою и задумчиво гладит большим пальцем ладонь. Цветочные горы его занимают мало, как и флаги с пурпурными сердцами. Он, по-моему, вообще плохо понимает, где находится, отбывая очередную повинность. Тисса же держится прямо. В простом платье бледно-зеленого оттенка, она выглядит еще моложе, чем есть на самом деле. Ей явно не по себе – этот ребенок не привык быть на виду. Дамы посмеиваются, перешептываются, столь старательно не глядя в сторону нынешней королевы, что становится ясно – говорят именно о ней. И Тиссе остается лишь выше задирать подбородок, пытаясь соответствовать навязанному образу. Подозреваю, бедняга клянет добрым словом рыцаря, удружившего ей гордым званием и почетной обязанностью судить певцов. И смотрит на собравшихся девочка с плохо скрываемым дружелюбием. Они же отвечают ей взаимностью. Но правила есть правила. И дамы рассаживаются на низенькие скамейки, раскрывают веера. Кавалеры испепеляют друг друга взглядами, не забывая, впрочем, раскланиваться. В раструбах кружевных манжет трепещут тонкие пальцы. Слепят шитьем и камнями наряды певцов, и наша светлость поневоле проникается серьезностью действа. Это вам не копья ломать. Творцы выступают. Один за другим. Когда успешно, когда не слишком. И я постепенно начинаю скучать. Зевать нельзя – обидятся ранимые души. Сочинят потом чего-нибудь разэтакого… аллегоричного. Потому и слушаю о любви… о цветах… о любви… снова о цветах… о любви в цветах. И цветах, любовь рождающих. Тихонько толкаю мужа, чтобы не заснул, а то взгляд уже стеклянный слегка, видать, любовью пронзенный, той, которая из ока в око, а оттуда и в печень скачет, наверное, чтобы дальше до сердца путь прогрызть. Кровожадная она у них тут. Объявляют перерыв. И Тисса спешно – пожалуй, чересчур спешно – покидает цветочный трон. Она кланяется, пунцовея под взглядом Кайя, а тот смотрит и смотрит. Оценивает. Взвешивает. Выносит вердикт. – Леди Тисса, я должен вам сообщить… …пренеприятнейшее известие… – …что принял решение о вашем замужестве… …таким тоном только о смерти близкого родича объявляют… – …и, как ваш опекун, в самое ближайшее время подпишу договор о намерениях. После чего вы перейдете под опеку вашего будущего супруга, тана Атли. Вот теперь мне хочется пнуть его всерьез. Тисса не вещь, чтобы вот так передавать из рук в руки, по договору. Я сама его подписывала, но хотя бы знала, на что соглашаюсь. Почти знала. Формально выбор-то имелся. А Тисса становится уже не красной – белой как полотно. В глазах – тоска. Губы дрожат. Того и гляди расплачется от близости обретения простого женского счастья. – Идем. – Я беру ее за руку, и Тисса идет, вернее бредет, глядя исключительно перед собой. Я наливаю ей яблочного сока – вина боюсь, ибо вдруг напьется еще с такой-то радости, а Прекрасным Дамам буянить недозволительно, – и заставляю выпить. – Все не так плохо. Урфин – очень хороший человек. Порядочный. Умный, добрый, заботливый… – …и красивый, – с каким-то странным выражением говорит она. – И красивый. – Нашей светлости не верят. Я бы сама не поверила после такого оглашения. Тут тебе сонеты о высоких эмоциях, а потом раз – и замуж. Причем согласие твое, что характерно, не требуется. – Приглядись к нему получше. |