Онлайн книга «Изольда Великолепная»
Она рассеянно кивает, касаясь цепочки, которую носит, трижды обернув вокруг запястья. Сейчас красоты в этом импровизированном браслете нет, подозреваю, что Тиссе он видится кандалами, которые привязали ее к человеку чужому и заочно неприятному. – Вы… не волнуйтесь, пожалуйста. – Тисса все-таки находит силы улыбнуться. – Я знаю, в чем состоит мой долг. И не доставлю беспокойства вашей светлости. Очень хотелось бы, но интуиция подсказывает, что самые благие намерения лимит прочности имеют. – Их сиятельство – достойный человек, и я уверена, что он будет мне хорошим мужем. И… мне очень жаль, что вчера он оказался недостаточно благоразумен. Я умоляю вас простить его. Так, уровень гражданской ответственности в отдельно взятой голове запредельно высок. Настолько высок, что, не испытывая к Урфину любви, она меж тем его защищает. Ну, чувство долга лучше чем ничего. – Их сиятельство я простила. Давно и за все сразу. И он действительно не так страшен, как тебе сейчас кажется. Дай ему шанс. Вежливый реверанс: мое пожелание принято, учтено и будет исполнено со всем рвением. Что ж, я хотя бы попыталась. Но меня все же интересует один вопрос: – Тисса, а разве это на руке носят? Коснувшись цепочки, Тисса отвечает, хотя и не слишком охотно: – Нет, но… дары любви нельзя не принять. Только их делают замужним женщинам, которым прилично носить открыто. – А тебе? – От моей репутации и так немного осталось, ваша светлость. Понятно. Не надеть нельзя. И надеть нельзя. А красивый жест теряет всю красоту. Неужели Урфин не знал? Знал. Но в очередной раз не дал себе труда подумать. Он появляется, когда герольд объявляет о продолжении суда. Их сиятельство явно нездоров, с лица слегка сероват. И эта очаровательная синева под глазами. Лежал бы уже. Урфин и ложится, на пол, вернее на ковер, у ног нашей светлости, сунув под спину пяток подушек. И поскольку действие это не вызывает особого ажиотажа, я делаю вывод, что рамки приличий соблюдены. Пяток кавалеров тут же следуют примеру. Но позы их манерны, подозреваю, из-за несколько неудобных для валяния нарядов. Урфин-то одет просто. Предусмотрительный он, паразит этакий. А выступление продолжается. И пред очами Прекрасной Дамы – еще немного, и наша светлость станет изъясняться исключительно возвышенным образом – предстает Гийом. Я сперва его и не узнала без доспеха. Подумаешь, еще один бледноликий юнец с затуманенным взором и лютней, увитой шелковыми ленточками. Но Кайя моментом вышел из полусонного состояния, и я пригляделась получше. Не юнец. Выглядит молодым. И хорошо, скотина этакая, выглядит. В духе романтизма. Локоны водопадами. Строгий черничного цвета камзол подчеркивает мечтательную бледность лица. Глаза блестят, как у заядлого наркомана. И лоб перевязан… А это вдруг с чего? Он же в шлеме был. Или ударная волна до разума достучалась? – Прошу у прекрасных дам прощения, что голос мой лишен былой силы. И лишь желание служить той, что ныне владеет сердцами, подвигло меня предстать здесь… Как-то нехорошо потемнел мой супруг. Но с места не сдвинулся и внешне вовсе не изменился. А Гийом тронул струны и запел. Лишен былой силы? Даже у меня от этого проникновенного баритона мурашки по спине бегут. Почему у меня ощущение, что это выступление состоялось ну очень не вовремя? На него смотрят все. А я – на Тиссу. Ей шестнадцать… или около того. Ее приперли в угол с этой свадьбой, и в крайне унизительной форме. А тут романтичный герой и с душевной песней. Ох, чует наша светлость, что надо бы героя этого услать, да подальше. Интересно, здесь нет какой-нибудь войны? Не то чтобы я желала Гийому смерти, скорее уж не желала, чтобы моему другу причинили боль. Струна сорвалась с нервным звоном. И дамы разразились аплодисментами. Кавалеры тоже, но чуть более сдержанно. – Быть может, – обратился Гийом с поклоном, – ваше сиятельство и здесь примет мой вызов? Вчерашняя победа многих впечатлила. – Воздержусь, – Урфин и головы не поднял, – ибо не обучен. Лучше уж вы спойте. Поете вы явно лучше, чем деретесь. Ну вот что за мальчишество! Так, Иза, раненых пинать нельзя. Даже если очень хочется. – Исключительно по вашей просьбе. Зря он это… но Гийома уже не остановить. Кайя странно спокоен. Я бы сказала – подозрительно. Наверное, война все-таки есть… а если нет, я бы начала, чтобы Гийома спровадить, раз уж ему при дворе так тесно. Сонет красивый. Проникновенный даже. Особенно некоторые строки. …и сколько щеголей, обжор и бестий, изобретающих себе гербы! [3] А это в сторону нашей светлости реверанс. Ничего страшного. Сидим. Улыбаемся. Внемлем. Веревку и мыло пришлем позже. Ох как тихо стало вокруг… Гийом отвешивает поклон и удаляется гордой поступью мученика, на которого вот-вот обрушится несправедливый гнев их сиятельства. Тоже мне, знамя оппозиции. – Нет, – шепчу, не размыкая губ. И Кайя слышит. Он клокочет от ярости, но соглашается: нельзя трогать Гийома. Но вечер испорчен. И награда остается неврученной. Юго шел, стараясь не выпускать из виду куцый синий плащ. Его подмывало приблизиться – вряд ли обладатель плаща соизволил бы обратить внимание на столь ничтожную личность, как Юго, – и убить. Это легко. Случайное прикосновение. Внезапный приступ слабости. Лестница. Свернутая шея. Если что, и довернуть можно. Или заноза, обернувшаяся воспалением, а там и до черной гнили рукой подать. Само по себе желание было иррационально, поскольку Гийом действовал в интересах Юго, и даже методы были сходными. Но вот подмывало… настолько подмывало, что Юго предпочел отвернуться и досчитать до десяти. Синий плащ благоразумно исчез из поля зрения. День четвертый. Охота. Охота – это когда охота. У нашей светлости одно желание – вцепиться в подушку и, прижав ее к персям, не отпускать. Кайя поднимает меня вместе с подушкой. – Потерпи, сердце мое. Скоро все закончится. Не хочу терпеть! Постель теплая. А за окном – ветрище воет такой, что впору не в кровать – под нее прятаться. И темень стоит. Солнышко, значит, не встало, а нашей светлости уже пора. |