Книга Бойтесь своих желаний, страница 27 – Мила Серебрякова

* * *

Пожалуй, впервые, попав в подъезд, в котором восседала консьержка-пенсионерка, Катка сумела беспрепятственно прошествовать к лифту.

Странно, но страж местного порядка даже не поинтересовалась, куда направляется Копейкина, а лишь быстро скользнула по ней взглядом и продолжила беседу с седовласой старушенцией.

– А ты где творог брала? – вопрошала консьержка.

– Да тут на углу мужичок торгует. У него творог хороший, я всегда у него покупаю. А вот сметанку, видать, разводить стал, раньше в ней ложка стояла, а теперь жидкая, как водица, стала.

– А я творог в магазине у метро покупаю.

– Да ну, – отмахнулась пенсионерка, – он только на сырники идет, а так кислятина кислятиной. Вот я давеча Нюрку встретила, так она говорит…

Радуясь, что ее персона не заинтересовала консьержку, Катарина вызвала лифт и благополучно добралась до девятого этажа. У двери Виктории Алексеевны, на резиновом коврике, свернувшись калачиком, дремала серая кошка. Когда створки лифта открылись и Ката ступила на площадку, кошка резко подняла голову, повела ушами и, удостоверившись, что ей не грозит опасность, вновь погрузилась в дрему.

Позвонив, Ката начала разглаживать рукав блузки.

Минуту спустя стало ясно – Виктории дома нет.

– Ну и где твоя хозяйка? – спросила Катка у кошки. – Она ведь твоя хозяйка, правда?

Животное продолжало наслаждаться сновидениями.

Делать нечего, пришлось глубоко вздохнуть, развернуться и, как бы сказала Розалия Станиславовна, сматывать удочки.

Проигнорировав лифт, Катарина начала спускаться пешком. А что, отличная зарядка для ног, а если учесть, что Копейкина никогда не дружила с физкультурой, а спортом занималась исключительно во сне, можно убить двух зайцев сразу: оказаться внизу и немного потренировать мышцы ног.

Седовласая пенсионерка, которая пятью минутами раньше рассуждала о качестве творога, ушла – за узким столиком одиноко сидела консьержка.

– Быстро ты воротилась, – подала голос бабуля. – Что, никого дома не оказалось?

– Никого, – буркнула Катка. – Зря только прокатилась.

– А ты к кому приезжала-то?

– К Бузановой с девятого этажа.

Консьержка усмехнулась.

– Правильно, Виктории сейчас дома нет, на работе она.

– А сколько же ей лет?

– Семьдесят четыре, но возраст здесь ни при чем.

– И когда она обычно появляется дома?

– Так она почти всегда дома. Работает совсем близко, – бабуля выдержала паузу, – на первом этаже за столиком консьержки сидит.

Ката ткнула указательным пальцем в пожилую женщину.

– То есть хотите сказать, вы – это она? Вы Бузанова?

– Виктория Алексеевна, будем знакомы.

– А меня зовут Катарина.

– Вот видишь, как тебе подфартило, это еще хорошо, что я с тобой заговорила, а то ты так бы и прошла мимо.

– Да, действительно повезло.

Виктория Алексеевна вытянула вперед правую руку.

– Там под лестницей табуретка стоит, иди, возьми и присаживайся. Я так понимаю, ты поговорить со мной желаешь, раз в гости наведалась?

Копейкина медлила.

– Здесь, наверное, не самое подходящее место для беседы, людно очень, народ туда-сюда ходит.

– О чем же таком секретном ты рассказать мне хочешь?

– Виктория Алексеевна, я с вашей внучкой… с Татьяной вместе работала в школе. Я преподаю музыку в младших классах.

Пенсионерка дотронулась до сердца.

– Вам плохо?

– Нет, нет, просто в боку кольнуло. Такое иногда случается, не обращай внимания.

– Я только вчера узнала о случившемся, – продолжила Катка. – Сегодня решила сразу прийти к вам. У меня в голове не укладывается, что Тани больше нет. Мы ведь с ней практически подружились, мне казалось, сможем стать хорошими подругами. Иногда созванивались, на переменках всегда у нее в кабинетике болтали. А потом неожиданно для всех Таня уволилась, наше общение сошло на нет. Я не знаю, что именно произошло, но только на мои звонки она стала реагировать достаточно прохладно. На все вопросы отвечала либо «да», либо «нет». А сама вообще звонить перестала, – Ката шаркнула ногой, – теперь вот известие о ее гибели. У меня голова идет кругом.

Не глядя на Катку, Виктория Алексеевна тихо сказала:

– Я сама без Танечки жить не могу, мне все кажется, что она жива и скоро появится дома. После похорон я в больницу попала. Пролежала там около месяца, сердце болело. Ну, а как выписали, я домой-то приехала и поняла – не смогу в четырех стенах целыми днями сидеть. Не выдержу. Все на мозги давит. Хожу из комнаты в комнату, словно неприкаянная, то к окну подойду, то к зеркалу и все одна да одна, даже словом перекинуться не с кем. Так и с ума сойти недолго.

– У вас на пороге спит кошка.

– Это не моя, соседская. Она давно мой коврик облюбовала, они ее гулять выпускают, а она свои дела у мусоропровода сделает и к моей двери несется. Ляжет и спит по нескольку часов кряду.

Виктория Алексеевна замолчала. Она долго смотрела на свои морщинистые ладони, а потом призналась:

– Я и консьержкой-то устроилась, только чтобы дома не сидеть. Вторую неделю работаю на пару с Евдокией. Здесь хоть какое-никакое, а общение. Один зайдет, второй выйдет, кто постоит, поговорит, кто новость какую расскажет. Так денечки и проходят, а вот ночью тоска одолевает.

– А что же все-таки произошло у Тани, почему она ушла из школы? Нашла новую работу?

– Таня не работала.

– Нам сказали, она попала в аварию на собственной машине, а машины сейчас дорогие.

Виктория медленно закивала.

– Да, дорогие. Этой аварии не должно было быть. Их всех господь забирает к себе молодыми. Почему, почему они все уходят, не дожив до пятидесяти?

– Кто они?

– Родственники Татьяны. Ее бабушка умерла в сорок девять лет, мать едва дожила до тридцати шести, а Танюшка даже двадцать четвертый день рождения справить не успела.

– Подождите, а как же вы? Вам же семьдесят четыре года.

– Я ей никто. В смысле, не кровные мы с Танечкой родственники. Мы вообще не состоим в родственных отношениях.

– Не понимаю, как это? Таня говорила, что вы ее бабушка.

– Она считала меня бабушкой, а ее мать считала меня матерью. Давно это было, тридцать четыре года прошло с тех пор. – Бузанова поднесла платок к увлажнившимся глазам. – Как вспомню, что произошло, так не по себе делается. И совесть мучает, и правду я до конца не знаю. Как быть, ума не приложу. Милиции я ничего не сказала, сначала боялась, сомненьями терзалась, потом в больнице очутилась. А теперь запуталась окончательно.