Онлайн книга «Смерть президента»
Пыёлдин продолжал мычать, но наконец смог взять себя в руки. — Иван… Иван… ты не поверишь… Она все время рядом… Со мной рядом… Как заболею, как подскочит температура, она тут же и приходит… Или когда посадят… В первую же ночь приходит и рядом с нарами стоит… — Снится? — спросил Цернциц. — Нет, — Пыёлдин потряс головой. — Так приходит… — Живьем?! — Да… Понимаешь, придет и стоит… когда температура под сорок, когда на нарах первую ночь… И это… Смотрит. — И что? Говорит что-нибудь?! Каша, у тебя же спрашиваю! — кричал Цернциц со странной настойчивостью. — Говорит что-нибудь, когда приходит? — Нет… Смотрит и молчит. И перед этим моим побегом приходила… В последнюю ночь. Босая, в рваном платье… Платье у нее было в цветочек… — Да, — кивнул Цернциц. — Синие незабудки. — Во-во… Пришла перед побегом… Стоит, улыбается… И я понял — получится, все у меня получится… И получилось. — У нее были бусы из каких-то ягодок, — сдавленно произнес Цернциц. — На нитке… Замусоленная ниточка, и на ней красные ягодки. — Смородина, — подсказал Пыёлдин. — Красная смородина. — Да, скорее всего… И крестик. — Да-да, и крестик, — подхватил Пыёлдин, опять заливаясь слезами. — Тоже на ниточке. — Он поднял голову и увидел, что Цернциц отвернулся, плотно прижав ладони к лицу. Он не рыдал, но и смотреть мокрыми глазами на Пыёлдина не мог, что-то ему мешало, останавливало. — Сейчас… Я сейчас… — бормотал Цернциц. — Что?! — озаренно воскликнул Пыёлдин. — Тоже?! — Д… да… — Приходит?! — Да… — Когда?! — По-разному… — И что? — Молчит. — Улыбается? — Нет… Не улыбается. И ни слова… Смотрит… — Ничего, не переживай, — Пыёлдин осторожно положил руку Цернцицу на плечо. — Улыбнется. Вот увидишь, улыбнется. — Может быть… Совсем недавно… Два дня назад приходила… — И что? — Помолчала и ушла. И платье в цветочек, и бусы из ягодок, и крестик… Видно, хотела предупредить, что ты наведаешься, что в гости собираешься… Но не предупредила… А сам не догадался. — А что бы ты предпринял? — спросил Пыёлдин. — Ничего. — Почему? — Не знаю, — уклонился Цернциц. Вынув платок, он промокнул глаза, посидел молча, опустив голову. — Мне так лучше, Каша. — В каком смысле лучше? — Ну… — Цернциц помялся. — Как тебе сказать… Выгоднее. Понял? Мне так выгоднее. Я на тебя больше спишу, чем ты сможешь взять. — Ишь ты какой стал! — восхитился Пыёлдин. — Это сколько же мы с тобой не виделись? — Много, Каша, много… Мы встречались с тобой в другой жизни, в другой стране, на другой планете. И вот здесь довелось свидеться. — Я сильно изменился? — спросил Пыёлдин с какой-то затаенностью, заранее опасаясь ответа. Цернциц удивленно посмотрел на Пыёлдина, скользнул взглядом по громадному клетчатому пиджаку, в котором свободно болталось тощее тело зэка, отметил про себя тапочки, надетые на босу ногу, жеваный воротничок рубашки и, столкнувшись наконец с горящими от нетерпения глазами подельника, отвернулся. — Ну? — настаивал Пыёлдин. — Говори, Ванька, говори без утайки… — Что тебе сказать… Постарел, конечно. С годами никто не молодеет… А в остальном остался таким же… Каким и был когда-то… Что-то в этих словах не понравилось Пыёлдину, что-то в них прозвучало обидное, уничижительное, будто Цернциц из жалости не произнес ничего более жестокого. — Что значит — каким был, таким остался? — Орел степной, казак лихой, — пропел Цернциц и успокаивающе похлопал Пыёлдина по коленке. — Песня такая есть… Слышал? — Ну? — продолжал допытываться Пыёлдин. — Говори, Ванька! Я же вижу, что ты жлобишься сказать! — Ну, хорошо… Когда вместе шаромыжничали, ты кем был? Кашей ты был. И вот прошло десять или двадцать лет. Ты уже не пацан, и я уже не шмакодявка поганая… Сейчас ты кто? Каша. — Ну и что? Я и помру Кашей. Кличка у меня такая. Воровская. И везде меня знают! И неплохо, между прочим, относятся. — Правильно, — кивнул Цернциц. — И нынешние заложники тоже неплохо к тебе относятся. Можно сказать, уважают, любят, готовы любую просьбу выполнить. — Осуждаешь? — Что ты! Я тебя, Каша, очень уважаю, люблю и тоже готов выполнить любую твою просьбу. Ты это хотел услышать? — Понял. Осуждаешь. — Да нет… Называю вещи своими именами. Отмыть бы тебя, Каша, приодеть, в парикмахерскую сводить, зубному врачу показать… Покормить годик-второй, чтобы мясцом оброс. Отощал ты, Каша, усох… — Это есть, — вздохнул Пыёлдин. Последние слова Цернцица успокоили его, и поднявшаяся было волна гнева и обиды опала, и снова побережье его души омывали теплые, ласковые волны. — Итак, — Цернциц остро взглянул на Пыёлдина. — Под твоей задницей двенадцать миллионов долларов. Забирай и выметайся. Донесешь? — Донести-то донесу… Не знаю вот только, вынесу ли. А, Ванька? Поможешь? — Помогу. — Тот маленький лифт? — Не только… Есть возможности. — И ты вот так запросто отдаешь мне кучу денег? — Почему запросто? — удивился Цернциц. — Я очень страдаю… Ведь это все не мои деньги, это деньги моих вкладчиков. Они осерчают, пошатнется моя репутация, многие изымут деньги из моего банка… Мне очень тяжело, — вздохнул Цернциц, но улыбнулся с таким озорным блеском в глазах, будто речь шла о веселом розыгрыше. — Значит, спишешь на меня десяток таких пачек? — Тебе-то что? Ты свое получил. — Хочешь побыстрее меня выпихнуть отсюда? — Каша, остановись… Что-то тебя не в ту сторону понесло… Ты потребовал денег? Я тебе их дал. Ты хочешь с ними уйти и не знаешь как? Помогу. Тебе нужно убежище? Завтра же будешь на Кипре. Положишь деньги в банк и будешь жить на одни проценты. Отдохнешь, загоришь, купишь белые штаны, вставишь зубы, заведешь черных девочек. — Мне много не надо. Мне одну. — Заведешь одну. — И беленькую, — потребовал Пыёлдин с такой капризностью, будто прямо сейчас решалось, какую ему девочку завести. — Нет проблем, — заверил его Цернциц. — Там и беленьких полно, и темненьких, и желтеньких… — А я не какую угодно девочку хочу, — медленно, вполголоса произнес Пыёлдин, так произнес, будто Цернциц хотел его обмануть, а он этот обман разгадал. — Я Анжелику хочу. |