Книга Бал для убийцы, страница 59 – Николай Буянов

— Ты не можешь так поступать со мной, — горячо сказал Николенька. — Ты говорила, будто любишь меня, а сама… Почему ты так изменилась?

Он пытался поймать ее взгляд, но тот ускользал, Любушка порывисто ходила взад-вперед по гостиной, и ее платье из нежного бархата издавало тихое завораживающее шуршание. Наконец она остановилась, подошла к окну, вскинула руки… Он подивился ее жесту: покойная Софья Павловна точно так же в минуты душевного волнения взмахивала руками, точно птица, расправляющая крылья. Прелестное лицо осветилось ярким весенним солнцем, тени засверкали ярко-голубым… Любушка обернулась и сказала — медленно, будто размышляя:

— Люблю? Не знаю. Ты поразил мое воображение: милый плюшевый медвежонок, которого я знала с детства, — и вдруг подпольщик, революционер… Но послушай, это был минутный порыв, ничего больше. Всеволод — другой, он сильный и настоящий. Тебе не понять.

Она произнесла это несколько рассеянно, и Николенька с горечью понял, что мыслями она не здесь и не сейчас. С ним! С ним, черт бы его взял!

— Что тебя привлекает в нем? — спросил он с отчаянием. — Красота? Щегольство? Он никогда не будет тебя любить так, как я. Для него люди — лишь инструмент.

— И что с того? — Она по-прежнему не смотрела на Николеньку. — Я только за этим и пришла в террор.

Она подошла к нему, легонько коснувшись пальцами его груди и заставив буквально запылать. Он попробовал поймать ее руку, она мгновенно отстранилась, словно играя в кошки-мышки, и улыбнулась:

— Ну что ты себе вообразил, глупышка? Тихие семейные радости вдвоем, в собственной усадьбе у папеньки в деревне, с чаепитием по вечерам? — Любушка фыркнула. — Как в сочинениях графа Толстого (папа им очень восхищается).

— Я боюсь, — вдруг признался Николенька. — Нет, не за себя… Пойми: Карл — настоящий фанатик. Утверждает, что борется с царизмом, за свободу и народное счастье… А наступи завтра это счастье, не в кого будет бросать бомбы — и он пустит себе пулю в лоб. Или сойдет с ума.

— Какие гадости ты говоришь.

— Я говорю правду. В конце концов он погибнет сам и утащит нас за собой.

На Любушку эти слова не произвели никакого впечатления. Она лишь холодно посмотрела на собеседника и проговорила:

— Единственное, что я могу сделать для тебя, — это забыть то, что сейчас услышала. Иначе мне придется обвинить тебя в предательстве. Мне не хотелось бы в это верить.

Против ее ожидания он словно обрадовался.

— Это хорошо, что ты заговорила о предательстве. Я думал тебя пожалеть, но… В общем, ты права: предатель действительно существует. Вернее, существовал. Сплошная череда неудач — такое простым совпадением не объяснишь.

Он говорил со страстью, будто читал роман со сцены, борясь за Любушкино внимание — единственной свидетельницы и единственного зрителя.

— Что значит «существовал»? Он разоблачен?

— Он погиб. Вообще-то предателей было двое, они работали под молодую супружескую пару. Мужчину разоблачил Гольдберг. Агента звали Андрей Яцкевич, он на наших глазах попал под колеса поезда. Женщине удалось скрыться от организации — а ведь именно она выдала охранке штаб в Финляндии…

От волнения Николенька сильно вспотел, его круглые очки то и дело сползали с носа, он нервно поправлял их и оттого волновался еще больше.

— Когда была отравлена Софья, все мы решили, будто она догадалась, кто эта женщина. Догадалась — и ее убили… Но ведь могло быть и по-другому!

— Нет! — выкрикнула Любушка.

— Почему нет? — вроде бы удивился Николенька. — Наши провалы начались приблизительно с того момента, как ее муж стал снабжать «боевку» деньгами. Он был в курсе многих дел, в их особняке проходили важные встречи… Наконец, кое-какие сведения говорят о том, что Софья была лично знакома с полковником Ниловским, шефом охранки…

Люба вдруг почувствовала дрожь в ногах, захотела присесть, но осталась стоять у окна, прижавшись пылающим лбом к холодному стеклу.

— Ты врешь. Ты говоришь это со злости. Сонечка прислала письмо — ты читал его… Как может человек, написавший его, быть предателем! Она хотела, чтобы я приехала к ней, хотела рассказать то, что ее мучило…

— Посмотри правде в глаза, — безжалостно сказал Николенька, ощущая пропасть под ногами. — Софья боялась разоблачения. Чувствовала, что смерть дышит ей в затылок, — она ведь выдала охранке Элеонору Войчек. Как ты думаешь, Гольдберг простил ей это?

— При чем здесь он?

— При том, что, скорее всего, Софью Павловну приговорила к смерти Боевая организация. Та самая, в которой ты состоишь. А Лебединцев — глава этой организации.

…Он появился на пороге совершенно бесшумно, и Любушка некстати подумала: как же Карл падок до театральных эффектов. Николенька испуганно охнул и попятился, наткнувшись спиной на венский стул, — сцена, несмотря на весь драматизм, почему-то показалась девушке забавной, и она чуть не фыркнула.

— Я не слышала, как ты вошел, — бесцветно проговорила она, находясь, по существу, в центре событий, но ощущая себя как бы в стороне — не на сцене, а за кулисами. — Ты давно здесь?

— Достаточно, чтобы понять, о чем речь.

Поигрывая тростью, он легким шагом пересек комнату и спокойно уселся в глубокое кресло.

— Любушка, дорогая, успокойся. Даю тебе слово: никто из нашей организации не убивал Софью Павловну. По крайней мере, с моего ведома.

Николенька презрительно скривился.

— Вы можете это доказать?

— Подожди, — остановила его Люба и повернулась к Лебединцеву. — Скажи, Сонечка действительно… Она на самом деле…

— Была агентом охранки? — Карл вмиг стал серьезным. — Твоя сестра была просто очень несчастным человеком, которого сломали обстоятельства. Ее прихватили на чем-то — я полагаю, на каких-то не совсем законных делах Вадима Никаноровича. И склонили к сотрудничеству. Мы давно это подозревали.

Она переводила изумленный взгляд с Николеньки на Лебединцева и обратно… Оба старательно прятали глаза. Оба знали… И оба — она вдруг осознала это — могли убить Соню. «Нет, Николай не мог: мы прибыли в Петербург, когда Сонечка уже была мертва. Остается Всеволод. Но, боже мой, каким глазами он смотрел на меня — мы мчались в пролетке вдоль Обводного канала, какие-то тени шарахались в стороны, мелькали фонари, и кружила в вихре метель…» Карл то впадал в забытье (приходилось изображать подвыпившую парочку — Любушка развязно хохотала и раскачивалась из стороны в сторону), то от тряски приходил в себя, стискивал зубы, чтобы не застонать от боли, и всматривался в Любушкино лицо, как в единственное спасение. Она держала его голову на коленях и шептала про себя молитву… А теперь Николенька утверждает, будто этот человек хладнокровно подсыпал яд в бокал с вином, который выпила Софья.

«Я не верю. Не верю, не верю, это смешно. Все они смешны, будто клоуны в дешевом балагане на ярмарке — беспечные и обеспеченные, революционные аристократы, разъезжающие в каретах и имеющие горничных в доме… Сонечка, милая, во что же ты вляпалась?!»