Онлайн книга «Безжалостный Орфей»
|
— Такая красота, снимать жаль, — сказал Бублик, пытаясь заглянуть в лицо Лебедеву: прочувствовал великий криминалист пронзительную красоту момента? Страшную, но все же красоту. Аполлон Григорьевич не был склонен баловать чувство прекрасного вообще, а в этой ситуации тем более. Рассматривая жертву, он перестал жевать: — Поясните, с чего взяли, что это самоубийство. На всякий случай Бублик оглянулся на чиновников за поддержкой. Те поддержали. — Но ведь все же само собой очевидно… — Очевидное не всегда вероятное. Покажите записку. Пристав искренно удивился: — Какую записку? — Ту, что барышня написала, прежде чем руки наложить. С чего вдруг в петлю полезла. Кто виноват. Кого она ни в чем не винит. И тому подобное. — Эх, Аполлон Григорьевич, не хуже меня знаете, что предсмертные записки только в романах пишут. А в жизни… — Бублик печально вздохнул. — Не спала всю ночь, случился нервный надрыв, схватила веревку, что под руку попалась, и конец. Жалко дурёху, молодая еще, глупая. Одни любови на уме. Какие там записки. — Выходит, в гостиной осмотр провели. Пристав несколько смутился: — Сами понимаете… Обязаны были… Правила требуют… Вдруг еще жива… — Пустяки. Обождите там… — Лебедев взмахнул чемоданчиком, словно поставил жирную точку. Бублик не стал испытывать судьбу. Отступил и дверь притворил. Только щелку оставил, чтобы наслаждаться работой истинного профессионала. За могучей спиной подробности не увидеть. Роберт Онуфриевич как ни старался, так и не смог понять, что же ищет великий человек. Лебедев внимательно осмотрел пол под жертвой, что-то делал с ее руками, изучил стену за ее спиной и лишь тогда раздвинул волосы. Издалека приставу были неясны черты, вроде личико довольно смазливое. Приподнявшись на носках, криминалист осмотрел шнур, на котором повисла несчастная, зачем-то пошел к окну и там что-то вынюхивал. Вернувшись к чемоданчику, достал термометр и замерил температуру тела. После чего не угомонился, побродил по комнате, внимательно глядя на пол, заглянул под тахту и особо тщательно осмотрел поднос с чайником, чашкой и крохотными канапе. Закончив церемонию, он через дверную щель поманил пристава. Пристав не мелочился, изображая невинность, а честно выскочил из укрытия. Он предвкушал, как оформит самоубийство без лишней канители. — Ну как, Аполлон Григорьевич, убедились? — Почти наверняка. — Вот видите… Вот и славно… Ну, мы тогда быстренько… С вас только подпись… — Ее повесили мертвой. Бублику показалось, что ослышался. Он переспросил. — Судя по температуре тела, она умерла примерно три-четыре часа назад, — отчеканил Лебедев. — После чего ее повесили на крюке от картины. Шнур был срезан вот с того ламбрекена. Видите, левая штора висит прямо. Чем было совершено убийство, сказать не могу, нужен осмотр. Нож и огнестрельное оружие можете исключить. — Как убийство… — пробормотал пристав, в глазах которого в пух и прах разлеталось такое милое дело, а не то чтобы ножи с револьверами исключать. Выходило, что на участок вешалось тяжкое преступление. Так ведь его раскрывать потребуется! — Но, может быть… — все-таки попытался спастись Бублик. — Нет, Роберт Онуфриевич, не может, — припечатали его. — Человеческое тело очень живуче. Сопротивляется гибели как может. Если бы барышня полезла в петлю сама, на полу остались бы непроизвольные следы ужина. С этим ничего не поделать. Спасаясь от удушья, она царапала бы стену и ломала ногти. На обоях никаких следов, ногти целы. На шее и лице нет характерных для асфиксии признаков. Далее… — Но позвольте хоть… — Чтобы забраться на такую высоту, нужен стул или табурет. Если бы сама повесилась, мебель валялась бы под ногами. Но ее нет. Далее… Шнур аккуратно срезан. Где ножницы или нож? Или в последние мгновения жизни она наводила порядок? Нет, острые предметы валялись бы тут, на ковре. Но их нет. — Это ужасно, — сказал Бублик, думая о своем. — Это естественно, — поправили его. — Куда делся главный свидетель? — Убежал, пока мы добрались. Швейцар говорит, такой крик поднял, весь дом переполошил. Да что с него взять, обычный посыльный. — В котором часу приходил? — Значит, так… Швейцар заявился в половине, туда-сюда, выходит, около десяти. А что такое? — Ерунда… — сказал Лебедев и вдруг нахмурился. — Постойте, вы говорили, что букет валялся в гостиной? — Лично подбирал. — Это меняет дело. — Вот и чудесно! Значит, оформляем самоубийство… — Значит, посыльному кто-то открыл или… — Не мучьте, в конце концов! — С кем барышня квартиру снимала? — По домовой книге одна жила. Ну?! — Тогда все ясно. — Аполлон Григорьевич, пожалейте… — Не пожалею, а помогу: дверь уже была открыта. Посыльный вошел сам. Цветы надо было вручить. А почему дверь была открыта… — Почему? — механически повторил Бублик. — Потому что открытой ее оставил убийца. Самоубийце не до того было бы. — А может, барышня подумала: умрет, а дверь закрыта, ломать придется… Нехорошо. — Не заставляйте переменить о вас мнение. Вы же умный человек. Приставу лесть была приятна. Но что делать с проклятым убийством? Как с ним справиться? Такая неприятность, честное слово. И ведь так хорошо начиналось… — Аполлон Григорьевич, а если мы тихонько… — Коллега, не будите во мне… — Лебедев не решил, какое именно чудовище не надо будить в нем, и закусил леденцами. Все, конец. Бублик сдался. Ничего не поделать, составляй протокол и заводи дело. — Что же здесь случилось? — с нескрываемой печалью спросил он. — Умное и тонкое шулерство, — ответил Лебедев, подхватив чемоданчик. — Тело доставляйте в участок, вскоре к вам загляну. Веселее, пристав. Вдруг вам попалось интересное преступление… Такая перспектива не радовала. Бублик был всего лишь обычный полицейский. Зачем ему интересные дела? Только обуза, честное слово… * * * Трактирщик Макарьев дело открыл недавно. На Моховой трактиров немного, прибыток будет. Надо клиента привлечь. А потому фужеры протирал тщательно, чтобы слепили фальшивым блеском. Не пробило одиннадцати, когда дверь чуть не слетела с петель, впуская раннего клиента. Срывающимся голосом он потребовал графин кваса и плюхнулся за ближайший столик. С виду ухоженный, если не сказать франтоватый, одет чисто, явно не с похмелья. Только лицо раскраснелось, как от мороза, и в глазах нечто придурковатое. Отчего не обслужить, каждый гость на вес золота. Макарьев крикнул половому. |