Онлайн книга «Господа офицеры»
|
Тут-то все и происходило... Приговоренные, ожидая свой черед, стояли вдоль стен в длинном коридоре, освещенном двумя керосиновыми лампами, отчего лица их, хоть и были еще живыми, были желты, как у покойников. Арестантов отсчитывали и загоняли внутрь по пять человек, прикрывая дверь. Скоро слышался глухой винтовочный залп, иногда вслед ему и вразнобой револьверные выстрелы, и спустя некоторое время в камеру вталкивали новую пятерку... Расстрелы здесь производились раз в неделю, потому как дело это было хлопотное, требующее дополнительных людей, пайков, подвод для вывоза мертвяков и дров для печей, где грелась вода, чтобы солдаты могли вымыться и застирать от крови испачканные одежду и обувь. Вот и подгадали расстрелы под банный день... Зато подводы не пришлось дважды гонять — в одну сторону они везли поленницы дров для бани, обратно — сложенных штабелями покойников в исподнем, прикрытых сверху рогожей. Мишелю аккурат во вторник допрос учинили, так что несколько дней он еще пожил... Теперь была пятница и он стоял в конце длинной, быстро убывающей цепочки. Подле него переминались с ноги на ногу другие арестанты, в большинстве своем молодые мужчины, в мундирах со споротыми погонами, хотя были и иные — священник в рясе, рабочий-путеец, несколько юношей, почти мальчишек, в форме гимназистов... — Раз. Два. Три. Четыре. Пять... Шагай!... Новая пятерка, подгоняемая ударами прикладов, побежала в камеру. Дверь с грохотом захлопнулась. Пауза... Такая длинная, страшная... И вдруг — всегда вдруг, всегда неожиданно — горохом раскатился нестройный залп. Сквозь плотно прикрытую дверь, сквозь толщу стен донеслись неясные крики, и тут же захлопали револьверные выстрелы — один, другой, третий... Добивают... Прошло минут пять или шесть, прежде чем мертвецов оттащили за ноги в сторону и сложили друг на друга и на тела предыдущей убиенной пятерки. — Тащи сюда следующих. Солдаты воткнули в прорези винтовочных затворов, вдавили большими пальцами новые снаряженные обоймы... Из-за двери высунулась озабоченная, всклокоченная голова. Крикнула: — Давай других! Исчезла. Раз. Два. Три. Четыре. Пять... — Ну, чего замерли — шевелись! Крайнего, гимназиста, поторапливая, огрели прикладом промеж спины. Он свалился с ног и, сев на полу и подтянув к груди коленки, заплакал. Он плакал совершенно по-детски, всхлипывая, вздрагивая острыми плечами и размазывая по лицу слезы и грязь, а когда его попытались поднять, стал вырываться и страшно кричать: — Не надо!... Оставьте меня, я не виноват, я не хотел!... Зрелище было тягостным. На гимназиста поглядывали осуждающе — негоже вот так вот... Надо бы держать себя в руках... Гимназиста подхватили под руки и поволокли за дверь. Которая тут же захлопнулась. Все вздохнули с облегчением... Но вдруг миг спустя дверь распахнулась вновь, потому что гимназист, каким-то чудом вырвавшись, смог ее раскрыть и высунуть в щель голову. Невидимые руки схватили его, рванули назад, так что рубаха надвое лопнула, но он, вцепившись в косяк пальцами, лез наружу, выпучивая глаза, ломая ногти и отчаянно лягаясь. Совладать с ним не было никакой возможности. И более с гимназистом не чикались — кто-то там, за дверью, ткнул ему в бок штыком и, выдернув его из вздрогнувшего тела, тут же ткнул еще раз. Голова гимназиста отчаянно вскинулась и стала клониться к полу, пока не замерла недвижимо. На его лице так и остались черные, грязные разводья. Многие истово перекрестились. Дверь захлопнулась... Тишина... Залп... Револьверные хлопки... — Давай других! Раз. Два. Три. Четыре. Пять... Как в детской считалочке, где охотник стреляет в зайчика. Только в считал очке он потом оживает... Грохот двери. Пауза. Залп!... Эта пятерка была последняя, была — Мишеля. — Первый. Второй. Третьим был он. — Ну чего встал — шагай! На негнущихся, непослушных ногах Мишель шагнул с места. Позади, наседая на него, наталкиваясь и наступая на пятки, бежал какой-то крупный мужчина в гражданском платье, у которого от страха тряслись щеки. В глазах у него был животный страх. Нельзя же так! — одернул себя Мишель, представив на миг, что может выглядеть так же. Нельзя терять лица! Даже перед смертью. В первую очередь перед смертью! И, не дожидаясь, когда его толкнут, пригнув голову, шагнул в распахнутую дверь. Как в омут!... В первое мгновение ослеп, но, быстро привыкнув к полутьме, увидел, стоящих неровной цепью солдат с винтовками наперевес, под ногами у которых густо валялись, отблескивая зеленью, пустые гильзы. В воздухе пахло сыростью, порохом и... смертью. — Туда ступайте! Там, впереди, в полумраке подвала угадывались сложенные мешки, из которых, через многочисленные отверстия, шурша, сочился тонкими струйками песок. Как кровь... В сторонке, у стены, были сложены друг на дружку мертвые тела. Верхние еще вздрагивали, еще шевелили руками. — Скоты! — сказал с ненавистью кто-то подле Мишеля. — Жаль, они нас. Жаль — не мы! — Вставай туда! — указали им. Один за другим они пробежали к стене. Встали. — Эй, чего рты-то раззявили?... Товсь! Солдаты, выравниваясь, вскинули к плечам винтовки, целясь в грудь. Цепь ощетинилась дулами винтовок. Замерла, ожидая команды. Тяжелые винтовки чуть подрагивали в уставших руках. В прорезях прицелов мелькали напряженные зрачки. Все было буднично и было страшно. — Именем революции!... — сказал командовавший расстрелом человек в кожанке, вскидывая вверх руку. В дверь забухали. Кажется, ногами. — Стой! Отставить! — проорал кто-то. Чего там еще?... Человек в кожанке замер с задранной вверх рукой. Приговоренные с безумной надеждой обреченных ждали, что вот сейчас приговор отменят и их отпустят по домам. Человеку свойственно надеяться... До самого-самого конца... В дверь ввалился молодой парень в обсыпанном снегом кавалерийском полушубке, с заткнутым за голенище сапога кнутом, подошел к распорядителю расстрела. |