Онлайн книга «Из Америки - с любовью»
– Разрешите? – Я глянул в блокнот Щербакова, запоминая фамилии, потом достал из кармана свою собственную записную книжечку и пролистал. – Можно отсюда позвонить по междугородной? – Через гостиничный коммутатор. А куда вы, собственно, собрались звонить? – Одному университетскому другу, – неопределенно ответил я, снимая трубку. – Алло, барышня? Я хочу заказать разговор с Варшавой. Номер? Двести четырнадцатый. А, варшавский номер! 280-56-78. – И что это за друг? – Да так. Работает жрецом у оракула. Телефон разразился длинной трелью. Я поспешно отжал клавишу внешнего динамика. – Алло. Это вэцэ? Инженера Семашко можно? – Кто говорит? – Не узнал, Семга! Значит, богатым буду. Слушай, мне консультация от твоего мудреца. – А, это ты, Анджей! Ну, валяй. Только учти, мы живыми преступниками не занимаемся. Только вымершими. – Меня ископаемые не интересуют. Поищи-ка мне, друже, чем сейчас занимаются, – я мысленно представил ровный почерк потайного агента, – профессора-химики Джон Норман из Кембриджа и профессор Лю Сяо-Шунь из Пекинского. Есть у вас биографический раздел в большой памяти? – Сейчас сделаю. – Я расслышал знакомый стук клавиш на другом конце провода. – Слушай, – поинтересовался Сергей Семашко, не прекращая вводить запрос в университетский вычислитель, – слышал, кого поставили завлабораторией на шестой кафедре? – Я только знаю, что какого-то китайца из Харбина. – В том-то вся и соль. А фамилия у этого китайца – Хуй Сунь. – Как-как? – Прямо так. Хуй Сунь. Кшиштоф теперь прямо так и говорит: «Я пошел на фамилию своего начальника». – Неплохо. – Я покосился на сидящего рядом Щербакова и вспомнил, что разговариваю по междугородной за счет Третьего управления, где юмор ситуации могут и не оценить. А могут и «оценить». – Так что вещает твой оракул? – Не так уж много. Ручка есть или тебе элефоном послать? – Говори так. Все одно за казенный счет. – Профессор Джон Норман, Кембридж. Родился в тысяча девятьсот сороковом. – Семга сделал многозначительную паузу. – Безвременно скончался семнадцатого ноль шестого семьдесят восьмого. – Точно? – Чистым русским языком по-аглицки написано. Я зачеркнул на листке «Англия». – Профессор Лю Сяо-Шунь вместе со всей своей пекинской лабораторией седьмой месяц занимается исследованием… – Семга сделал паузу и прокашлялся, – квантовой динамики самопроизвольных изомерных переходов. Я поставил напротив слова «Китай» жирный восклицательный знак. Динамика изомерных переходов звучала очень внушительно. – Ну, спасибо, Семга. Выручил. – Ну и мощный же у них там вычислитель, – начал Семашко одновременно со мной. На обоих концах провода воцарилась тишина. – Что ты начал говорить? – осторожно переспросил я. – Мощная у них машина, говорю. Наши химики как-то попробовали рассчитать одну такую реакцию. Просили три часа, заняло десять. Съели лимит машинного времени всего факультета на две недели вперед. Я яростно зачеркнул восклицательный знак. – Слушай, а там не написано случайно, сами они до такой жизни дошли или помог кто? – У меня таких данных нет, – задумчиво сказал Семга. – Но могу прозакладывать оба уха и нос, что им за это посулили большой и жирный кусок соевого сала. Ни одна лаборатория в здравом уме за такую муть не возьмется. Даже если они имеют машину вроде нашей, все равно работы минимум на год. Оно, конечно, признание в узком кругу ценителей квантохимии им обеспечено, да только признанием сыт не будешь. – А если машину классом пониже? – Я затаил дыхание. Конечно, Пекинский университет – контора богатая, но Варшавский тоже не из бедных. Новинки к нам поступают чуть ли не быстрее, чем в сам стольный Питер. И мне что-то не верилось, что в Пекине на одну лабораторию будет работать машина, каких на всю Российскую Империю больше сотни не наскребется. – Если у них стоит «синий дракон» или еще что-нибудь вроде нашего «Алтая-40», то они над этой заразой провозятся года два, – уверенно заявил Семга. – Никак не меньше. Я старательно замарал «Китай» и поставил знак вопроса рядом с Америкой. – Ну спасибо, Семга. Выручил. Домо тебе аригато. – Тебе тоже большой банзай, – отозвался Семга. – Будь. Звони, не забывай. В трубке раздались гудки. – Очень интересно, – заметил Щербаков. – Только на будущее, Андрей, пожалуйста, запомните одну вещь. – Да? – Задавайте вопросы сначала мне. Всю эту информацию я мог получить из картотеки УПБ, не выслушивая при этом подробностей относительно китайца с неблагозвучной фамилией. – Понял. А теперь вопрос номер раз. Кто заказал лаборатории профессора Лю копание в куче квантового навоза? – Вопрос дельный. Кстати, я запамятовал – когда там преставился мистер Джон Норман? – Семнадцатого июня прошлого года. Кстати, вот вам второй вопрос – каким именно образом доктор Норман распрощался с жизнью? – Тоже хороший вопрос. – Щербаков перелистнул блокнот. – Тут вырисовывается очень интересная хронология. В июне прошлого года прощается с этим миром доктор Норман. Скоропостижно. Подразумевается, что тридцативосьмилетний профессор ничем особенным до того не страдал. Скорее всего несчастный случай. В феврале этого доктор Лю получает, как выразился ваш друг, «большой и жирный кусок соевого сала» за никому не нужную работу. А в мае в лаборатории профессора фон За… тьфу, Садовица ломается центрифуга. – И насколько это затормозило исследования профессора? Щербаков слегка усмехнулся. – Погром был на несколько тысяч рублей. Но дело даже не в ущербе. Андрей, вы представляете себе, что может натворить сломавшаяся центрифуга? – Смотря какая и как сломается. – В тот раз из-за неплотно прикрученного болта с центрифуги слетела крышка. Я представил себе, как здоровенный стальной диск носится по лаборатории, словно взбесившаяся циркулярная пила. – Это ж никакой гильотины не надо! – Именно. И только по очень счастливой случайности в лаборатории никто не пострадал. А особенно повезло самому профессору, который имел обыкновение наблюдать за работой сотрудников-практиков, стоя рядом с мирно гудящей центрифугой. Я присвистнул. – Лихо. Выходит, профессора уже пытались убрать? – Выходит, так. Конечно, может, этот болт недокрутили по нашей своеобычной халатности, но в свете остального такое совпадение мне представляется чересчур сомнительным. |