Онлайн книга «Большое зло и мелкие пакости»
— Остаешься за старшего! — сказал он громко чавкающему Бурану. Он знал, что, как только машина тронется, Буран бросит свою похлебку и непременно выскочит к воротам провожать его. Машина тронулась, пес выскочил, и Игорь посигналил ему на прощанье. Буран гавкнул один раз — солидно, как из бочки. В зеркале заднего вида Никоненко видел его хвост, потрусивший между грязными осевшими сугробами. Первым делом он позвонит в Склиф. Потом повстречается со свидетелями. Полковник может быть доволен — водку капитан Никоненко на ночь не пил, порнуху тоже не смотрел. Правда, ничего умного капитан тоже не надумал, потому как заснул, едва коснувшись подушки, но зато выспался, а выспавшемуся думать легче. Кто и зачем пришел на школьный бал с коричневой хозяйственной сумкой, из которой свисали перья жухлого зеленого лука?.. * * * К обеду небо набрякло и налилось чернотой, как синяк под глазом драчуна-пятиклассника. Зонт у капитана Никоненко сломался еще прошлой весной, когда к нему на станции в Сафонове пристала какая-то шпана. Шпана, понятное дело, не знала, что он — капитан и нормативы по борьбе сдает регулярно и успешно. Одному он своротил челюсть, второму основательно повредил колено, а третьему дал зонтом по чугунной бритой башке. Башка осталась цела — до некоторой степени, — а зонт сломался. Купить новый все было недосуг, да и денег жалко… По телефону он договорился с врачом, что его пустят к потерпевшей всего на несколько минут, поэтому он тщательно записал все свои вопросы и вообще к беседе подготовился. Врач сказал, что она молодец и поправляется быстро, но все же говорить долго не может. Лучше бы, конечно, совсем не говорить, но на этом месте Никоненко врача прервал и капитанским голосом сказал резко, что если уголовный розыск считает нужным допросить потерпевшую именно сейчас, значит, у уголовного розыска в этом — прямой резон. Врач помолчал немного, переваривая милицейский тон, а потом сказал — приезжайте после двенадцати. Под ледяным крупнокалиберным дождем капитан добежал до больничного подъезда и отряхнулся, как Буран после утренней прогулки. — Халат придется надеть, — сообщил врач с осторожным злорадством, — без халата в реанимацию нельзя. .Никоненко натянул халат, оказавшийся, ясное дело, слишком коротким и узким, и моментально почувствовал себя то ли подавальщиком мяса в гастрономе, то ли лаборантом на ветеринарной станции, что давало врачу явные преимущества, потому как сам он — в зеленой хирургической робе, узкой шапочке и маске, болтавшейся на шее, — напоминал персонаж известного сериала. Потерпевшая Мария Суркова лежала высоко и, с точки зрения капитана Никоненко, очень неудобно. Голова находилась выше ног, руки, выпростанные из-под солдатского одеяла, были худы как спички, какие-то иголки торчали из желтой кожи, и по виниловым шлангам текло что-то отвратительное. Никоненко показалось, что это выкачивают последние соки из слабого безвольного тельца и скоро выкачают совсем. Что у него за работа такая — допрашивать полумертвых женщин!.. Он посопел носом — врач все не уходил, и сестра возилась с какими-то своими инквизиторскими штучками, шуршала в углу. Очевидно, они и не собирались уходить. Любопытство, что ли, их разбирало?.. — Здравствуйте, — сказал Никоненко несколько грубее, чем следовало бы, — вы меня слышите? Глаза распахнулись моментально, как у куклы. Глаза были карие, страдающие и странно живые по сравнению с неподвижным желтым лицом. — Я капитан Никоненко из уголовного розыска, — продолжил он быстро, — мне нужно задать вам несколько вопросов. Она продолжала смотреть так напряженно, что у капитана от ее взгляда зачесался лоб. — Вы меня понимаете? — Она все понимает, — вмешался врач, — у нее ранение, а не слабоумие. Никоненко на него даже не взглянул. — Мне нужно с вами поговорить. Вы можете говорить со мной? Молчание. — Вы слышите меня? — Слышу, — вдруг произнесла она отчетливо и довольно громко. — С Федором все в порядке? С каким Федором? Он ничего не знает ни про какого Федора! А, с Федором!.. — Все в порядке, — уверил он, хотя понятия не имел, в порядке ее сын или нет. — Я должен поговорить с вами про школьный вечер. Помните вечер? Она моментально утратила к нему всякий интерес, и как будто даже плечи у нее опустились. — Мария, кого вы видели, когда шли по двору? Вспомните, пожалуйста! Кто-нибудь шел вам навстречу? — Не знаю, — сказала она громко, — никто не шел. Там… Сидорин курил. Я его видела. — Где? Где он курил? Далеко от вас, близко? — У самых ворот. — А что он курил? Она молчала. — Вы хорошо его видели? У вас вообще хорошее зрение? Больные неподвижные глаза опять уставились на него. — Я видела хорошо. У него светлая куртка. Я поскользнулась на крыльце и ухватилась за него. Я опоздала, потому что Алина делала мне прическу. Алина?! Алина делала ей прическу?! Эта рыба-угорь, очковая змея, у которой даже голос меняется в зависимости от того, с кем она разговаривает — с министром Потаповым или с капитаном Никоненко?!! — Когда вы выходили из школы, кто шел впереди вас? — Димочка, — выговорила она, — Лазаренко. Дина. Женя Первушин. И из параллельного класса кто-то. Не помню. Много. — Тамару Селезневу вы не видели? — Я не знаю никакой Тамары Селезневой. Да. Все правильно. Вряд ли она знает Тамару Селезневу. — Тамару Борину, я хотел сказать. — Нет. — А Потапова? Она помолчала, все так же пристально глядя на капитана. Ему показалось, что кожа у нее на лбу сморщилась и покраснела. — Потапова я видела только в президиуме. Я хотела к нему подойти, но не решилась. Мне так нужно было к нему подойти! — Зачем? Она молчала и только смотрела. — Маша, зачем вам нужно было к нему подойти? — Мне было нужно, — и опять молчание. — Вы видели, как подъехала ваша подруга? — Нет. Я слышала, как Федор закричал “Мама!”, и увидела, как он бежит. И все. — Она вдруг тяжело задышала, так что одеяло ходуном заходило там, где положено быть груди. Врач за плечом Никоненко шевельнулся, как будто сделал движение, чтобы подойти. — Его могли убить. Его могли убить вместо меня. Он совсем маленький. Ему не много нужно. |