Онлайн книга «Большое зло и мелкие пакости»
Он был уверен, что Лазаренко обязательно спросит “Какой ящик?”. Вместо этого он сказал беззаботно: — Сначала слева. Если стоять лицом к сцене. А потом он куда-то делся, черт его знает куда. Я не следил. Так. Значит, ящика не было. Суркова не ошибается. Что такое с ним связано, с этим дурацким ящиком? “В этот радостный вечер, когда мы празднуем встречу…” Пока попразднуем, пожалуй, встречу с Дмитрием Лазаренко. — Дмитрий Степанович, дорогой вы мой, вы же мне первый помощник и друг! Я на вашу художественную наблюдательность теперь буду ставку делать. Вы не поверите — никто, ну, никто ничего не помнит. Даже потаповские охранники, а уж они-то должны бы! Упоминание об охранниках художнику не понравилось, но он, как и должен был, приписал все милицейской непрошибаемой тупости. — Вы видели, как все произошло? — Видел. Правда, на Маню я не смотрел. Я смотрел на Дину. Она стояла у самых ворот и курила. Кто-то приглашал в бар, и я думал, пойти или не пойти. Потом на дороге машина затормозила, я подумал, что это кто-то ненормальный паркуется. Сидорин курил чуть-чуть правее, почти на клумбу залез и курил. — А что курил, не заметили, Дмитрий Степанович? Димочка весело и легко задумался. — Конечно, я не помню. Но могу вам сказать, что пачка была белая, в центре синяя. И название написано тоже в центре. — Потрясающе! — воскликнул “Анискин”. — Удивительно! Как это вам удается? Белая с синим пачка могла означать любые сигареты. От “Парламента” и до “Примы”. Кто-то за углом с надписью “Аи лав ю” курил “Приму”. Долго курил. Набросал целую кучу окурков. Сидорин? Вполне возможно. Зачем он там стоял? Что именно высматривал? — А еще кого вы видели? — Еще кто-то шел в коричневом плаще. Такой коричневый безобразный плащ, в стиле шестидесятых. У моей бабки такой. Она в нем ходит на партсобрания. Притворяется бедной, чтобы товарищи по партии не осудили. Опять коричневый плащ. — Он шел к воротам или на вас? — Ну-у, таких деталей я не помню! Я даже не помню, шел он или стоял, этот плащ. — А Сидорин во что был одет? — Во что-то светлое. В светлую куртку, пожалуй. — А вы сами? Димочка засмеялся. Немножко неестественно засмеялся, и Никоненко это заметил. — Вы что, подозреваете, что это я стрелял в Митьку Потапова, а попал в Маню Суркову? — Что вы, что вы, Дмитрий Степанович, — переполошился “Анискин”, — как можно! — Я был одет в пальто. В пальто и костюм. Могу показать вам, если желаете. У нас с Потаповым похожие пальто. — Он сказал это с таким самодовольством, что Никоненко стало смешно. — Какие же? — Черные. Кашемировые. Костюм коричневый, пиджак в мелкую клетку. Показать? Никоненко его пиджак и кашемировое пальто не очень интересовали, зато его интересовал коричневый старомодный плащ в стиле шестидесятых, в котором его бабушка посещала партсобрания. — Дмитрий Степанович, а записок вы никому не писали? — Записки? — переспросил Димочка и ответил, запнувшись: — Нет, не писал. Мне даже в голову не пришло. Почему-то слово “записка” его обеспокоило, и Никоненко это заметил. Димочка пропустил мимо ушей вопрос про ящик. Этот ящик его совершенно не интересовал. О каких еще записках может идти речь, если не о тех, которые кидали в ящик? Имеет это отношение к делу или нет? В дверь тихонько постучали, и вошла давешняя Люся. В отличие от секретарши Алины Латыниной подноса у нее в руках не было, зато она катила маленький деревянный столик на колесах. На столике был большой фарфоровый чайник, и еще один чайник, поменьше, и кружки с видами Парижа, и груда золотистых пирожков в плетеной корзиночке, лоснящееся желтое масло, хлеб, искусно выложенные ломтики колбасы, при виде которых у капитана подвело желудок, и еще лимон, и сахарница с разным сахаром, белым и коричневым. — Я не хочу, — не обращая внимания на домработницу, сказал Димочка, — а вы поешьте. В этом доме не есть нельзя — смертельная обида. — Дима, тебе тоже надо поесть, — произнесла Люся просительно-настойчивым тоном. — Кыш! — добродушно прикрикнул Димочка. — Сказал, не хочу, значит, не хочу! У меня сегодня еще тренажерный зал, я не могу нажраться и идти на тренажеры. — Спортом увлекаетесь? — полюбопытствовал “Анискин”. — Это правильно, это хорошо. И для здоровья польза, и в форме себя помогает держать. Есть очень хотелось, но есть одному было неловко. Однако игра в деревенского детектива требовала соблюдения правил, поэтому Никоненко положил на кусок теплого хлеба сразу три куска колбасы и сверху еще накрыл сыром. В кружке с видом Парижа дымился чай, в тонкой серебряной ложечке перекатывался солнечный клубок. Никоненко откусил от своего невиданного бутерброда и захлебнул чаем. — Вы часто ходите на такие встречи? — Да нет. Как придется. Года три назад был. А до этого собирались, но я не был, летал в Швейцарию на этюды. Ну и на лыжах заодно покатался. — И Потапов всякий раз бывает? — Ну что вы! Простите, вы не представились, а я не поинтересовался… — Капитан Никоненко Игорь Владимирович, — рука автоматически полезла в нагрудный карман за удостоверением. Бутерброд мешал, и Анискин запихнул его в рот. — Потапов приехал первой раз, — сообщил Димочка, с некоторой надменной жалостью глядя, как трудится капитан, пытаясь прожевать гору хлеба с колбасой. Цель была достигнута — Димочка окончательно уверился в том, что капитан идиот и, следовательно, опасен быть не может. — Как правило, министры вообще не склонны вспоминать тех, кто учился с ними в школе, — продолжал он задумчиво и как будто про себя. Никоненко жевал, сделав безразличное лицо. — Странно, что Потапов приехал. Вот Маня Суркова для таких мероприятий вполне подходит. Ей все равно больше делать нечего. А тут как раз можно над чем-нибудь всплакнуть ненароком. — Вы с ней хорошо знакомы? — спросил Никоненко, заглядывая в кружку. — С кем? С Маней? — Димочка закинул за голову длинные руки и потянулся всем телом. Тело было ухоженное, красивое, лоснящееся, как у добермана. — С Маней я даже спал когда-то. Вам разве никто не сообщил? Это, по-моему, всем известно. Знаете, в молодости все кажется так просто: был интерес, пропал интерес. У меня пропал. |