Онлайн книга «Схолариум»
|
Она пожала плечами: — Пару раз я видела, как какой-то студент пробирался в дом через сад… Он приходил к вдове Касалл. Но я никому ничего не сказала. Может быть, хозяевам бы не понравилось… Штайнер быстро взглянул на Ломбарди. Что за странные встречи? Почему не имеющий средств студент, у которого якобы комната на пользующейся дурной славой Шпильмансгассе, ходит в гости к Софи Касалл? — Мне бы хотелось осмотреть ее комнату. Он принял твердое решение. Его не прельщала необходимость без приглашения врываться в чужую комнату, но зачем впутывать в это дело стражников, если у служанки наверняка имеется ключ. Опустив голову, она поднималась по лестнице впереди всех. Бедняжка явно боялась Штайнера. Наверху открыла дверь и отошла в сторону. Ломбарди раздвинул занавески на окне. Комната озарилась ярким светом. Камин был холодным, похоже, в нем уже давно не разжигали огонь. Широкая кровать, стол с книгами, шкаф, скамья, таз для умывания. Ломбарди не осмеливался разглядывать личные вещи Софи. Ему не нравилось то, что они делают. Если у нее — только предположим, — если у нее что-то есть с этим желторотым птенцом, то какое отношение имеет к этому он, Ломбарди? Но Штайнер рыскал туда-сюда и, судя по всему, не отдавал себе отчета в неприличности происходящего. Или же старался за бурной деятельностью спрятать угрызения совести. Он листал книга и что-то бормотал себе под нос. — Нам следует уйти, — не выдержал Ломбарди, уже пожалевший, что рассказал о своих наблюдениях. Штайнер кивнул и положил книгу на место. Но тут же схватил лежащую рядом пачку бумаг и принялся читать: — «Метафизика» Аристотеля. А здесь «De consolatione philosophiae» Боэция. Ломбарди, это ведь записи лекций. Вот, вот ваша лекция, он законспектировал даже ваши комментарии. А здесь… — Он лихорадочно перебирал бумаги. — А вот моя. И Иордануса. Он замер, держа в руках записи. — Вы понимаете? Все это наверняка оставил здесь этот студент. Чем они тут занимаются? Он дает ей частные уроки? Лицо Ломбарди запылало. Он распахнул окно. С рынка донесся крик торговцев и рев животных. — Она всегда хотела знать всё, — пробормотал он. — Так почему бы студенту с ней не заниматься? Штайнер задумался, потом вернул бумаги на стол. — Да, это могло бы многое объяснить, хотя… Он стал внимательно изучать почерк. Буквы мелкие, с легким наклоном влево. Где-то он уже видел такие… И тут же строчки буквально встали у него перед глазами, он вспомнил. Ломбарди снова закрыл окно. — Теперь мы можем идти? — Да, конечно. Она прошли мимо служанки и попросили не рассказывать Софи Касалл об их визите. Выбравшись на улицу, они расстались: Ломбарди отправился обратно в схолариум, а Штайнер двинулся в противоположном направлении, в сторону собора. Канцлер с восковым, бескровным лицом велел придвинуть стул к самому огню. Колени его прикрывало мягкое одеяло из шкурок ягненка. Он смотрел на Штайнера, прислонившегося к двери и как будто не осмеливавшегося окончательно войти в комнату. Чуть ли не шепотом магистр рассказал про визит к Софи Касалл и про обнаруженные там записи, которые, без сомнения, сделаны рукой вдовы Касалла. — Ну и что, — сказал канцлер слегка раздраженно, — она там живет. И, как нам всем известно, умеет писать. — Но это записи лекций вместе с комментариями магистров. Канцлер явно не понимал, к чему он клонит. — Значит, она переписала конспект студента, — сказал он, крутя на правом пальце кольцо со сверкавшим на солнце сапфиром. — А если нет? Канцлер насторожился: — Не соблаговолите ли вы наконец объяснить, на что вы все время намекаете? — В общем… — Штайнер подошел ближе к огню, сел напротив канцлера на скамью и подался вперед. — Фигура та же самая, голос слегка изменен, цвет глаз, форма губ… только когда я узнал почерк, я понял, что они очень похожи… — Похожи? Кто? — Канцлер вытянул руки над огнем. — Боюсь, что студент и Софи Касалл — это один и тот же человек, — сказал Штайнер. — Ерунда! — воскликнул канцлер. — Женщина и студент пропали одновременно. Служанка не видела Софи Касалл с того самого дня, в который из схолариума был похищен студент. — Быть такого не может! Канцлер вскочил со стула. Одеяло соскользнуло на пол. После кровопускания у него кружилась голова, он оперся рукой на стол. — Вы шутите! Вы хоть отдаете себе отчет, что это значит? Женщина проникла на факультет под чужим именем! Он разволновался, забегал по комнате. — Овечка забирается в монастырскую школу и слушает там Боэция? Ужасно! Штайнер встал: — Я не знаю, что кроется за исчезновением этого… студента, но то, что он и Софи Касалл — одно и то же лицо, для меня совершенно очевидно, лично у меня нет никаких сомнений. Если она не найдется, тем лучше, а если вдруг объявится, что мы будем делать? В уставе ничего не сказано о том, как поступать в таком случае. — Нет, — просопел канцлер, — об этом, конечно же, в уставе ничего не сказано, потому что это чушь и ерунда. Абсурд, совершеннейший абсурд. Такая идея может прийти в голову только безумной женщине. Она ведь должна была пройти собеседование с магистром, а этот осел ничего не заметил. Это были вы? Штайнер покачал головой: — Нет, но это можно выяснить. Только какой в этом толк? — Вы правы. Его ослепила наглость этой женщины. Его не в чем упрекнуть. — Тут есть еще кое-что, — поколебавшись, сказал Штайнер. — Студент… студентка пришла ко мне и рассказала о подозрении, которое у него… у нее возникло относительно убийцы Касалла, именно поэтому она и хотела спрятаться ночью в схолариуме. Признаюсь, я не очень активно ее отговаривал, поэтому во всем, что произошло впоследствии, есть доля и моей вины… Канцлер посмотрел на него: — И вы это допустили? — Да. То, что она рассказала мне об убийце, звучало вполне убедительно, потому что к тому моменту я и сам начал подозревать этого человека. К сожалению, я не потянул за эту веревочку… — Она вам сказала, кого подозревает? Штайнер кивнул: — Да, но вы же прекрасно всё понимаете. Опасно выдвигать обвинения, если нет доказательств. Многие попадают к судье, а иногда и в лапы смерти только потому, что ходило слишком много пересудов. Потому я колебался, но боюсь, что чересчур затянул со своими колебаниями… — Так назовите же имя предполагаемого преступника. — Мариус де Сверте. Канцлер открыл рот: — Приор схолариума? Вы шутите… |