Онлайн книга «Апостол, или Памяти Савла»
– Высек ты меня? – угрюмо спросил Севела. – Поставил мальчишку на место? Я набитый дурак и компилятор. Я высосал из пальца пустейшую монографию, чтобы удивить Светония и Бурра. Я не умею думать, а умею лишь спорить попусту. Ну и чем я могу быть полезен тебе? – Я собирал конспекты речей Цукара и Бар-Гоца, – сказал Нируц. – И многие другие речи я тоже долго собирал и изучал. – Позволь! – недоуменно пробормотал Севела. – Но ведь у Бар-Гоца я был два года тому назад. – Верно. И два года тому назад меня уже интересовали галилеяне. Вот послушай еще. Я собрал десятки речей галилеян. Они знают, как обращаться к людям. Ни разу не было такого, чтобы перед горожанами распинался златоуст. Ни разу в казармы не забредал для целомудренных речей святоша с постным лицом! И среди адьюнктов в Яффе и Тире не проповедовали простаки с грубыми повадками. В кварталах произносят речи люди крепкие и выглядящие почтенно. В казармах проповедуют балагуры, они и крепкого словца не чураются, и пошутить умеют. А в аудитории приходят образованные риторы в подобающей одежде. – Скажи-ка, а были такие диспуты, чтобы галилеяне схватились в аудиториях с кохенами? Или же с риторами из иеваним? Нируц осклабился и встал. – «Диспут Анакреона из Кесарии с Хананией, что проповедует новое единобожие»! – провозгласил он. – Тот Ханания вошел в здание Schola в одежде ритора и заговорил со студиозусами. Говорил он приятно и увлекательно, говорил о происхождении всего сущего и иронизировал в адрес эллинского учения о рождении мира. Ритор курса не утерпел и вступил с ним в спор. – Кто победил в том споре? – Победил смотритель за внутренним распорядком! – весело ответил Нируц. – Он отослал студиозусов в аудитории и выдворил проповедника из здания. Но ритор Анакреон к тому времени являл из себя зрелище жалкое. Доноситель пишет, что ритор брызгал слюной и налился кровью, как сытый клоп. А проповедник Ханания говорил доброжелательно и спокойно. Ко второму часу диспута почти все студиозусы его громко одобряли и подбадривали. – А ты узнал, кто этот Ханания? – Я узнал, кто такой Ханания, кто такой Шимон, проповедовавший в Тире, кто такой Аристарх, проповедовавший в Аскалоне. Их много, они говорят схожее. Их много – это повод для беспокойства? – Почему ты ждешь, что эти галилеяне набедокурят? – А это следует из истории Провинции, – сказал Нируц. Они поглядели в глаза друг другу. Нируц добавил: – И еще мне думается, что этим сообществом руководят люди особые. – Кто их направляет? Эссеи? Нет? Митраиты? – Ты ищешь понятное, капитан. Это сообщество направляют такие люди… Я думаю, что галилеян направляют безбожники. – В Провинции я знаю только двух безбожников – это ты и твой отец! Я многие вольности позволяю себе. И даже Ида мне выговаривает иной раз. Я богодерзкий джбрим и Книгу соблюдаю неусердно. Но я всегда боюсь! Боюсь, что когда-нибудь Предвечный прихлопнет меня, как обнаглевшую блоху. А подлинных безбожников в Провинции быть не может. Как это ты мне говорил однажды: это не то место и не то время. – Пусть так. Не то место, не то время. Но это необыкновенные люди. – Что делать с арестованными? – Пинхора завтра допроси, – Нируц поднялся. – Опасны ли они или нет – их следует запереть. Я ничего о них не знаю. Поэтому мы будем их допрашивать и…» – …ему угождал? Ничем ты ему не обязан, родства между вами нет. Зачем ты был у него на посылках? Он мигнул корпусному, и тот ударил Руфима под ребра. Руфим заскулил и свалился на пол. – Не лги, – сказал Севела. – Много крутишь. Отвечай ясно, тогда бить не будут. – Но я же отвечаю, адон… Я же все говорю, адон… – Руфим вполз на скамью и заплакал. – Места он живого на мне не оставил… – Путано отвечаешь! Зачем ты ему служил? Денег он тебе не платил… Он рассказывал тебе о своем учении? Ну? Севела кивнул. Стражник подшагнул к Руфиму и коротко ударил его локтем в лицо. Мозгляк опрокинулся на скамью и тонко завыл. – Не крути, мразь, – сказал Севела. – Не юли, тогда тебя бить не будут. – Прошу… – невнятно проговорил Руфим. – Больно… Дышать нет сил… – Полей его, – приказал Севела. Корпусной поднял с пола бадью и окатил мозгляка. Тот, всхлипывая, сел и размазал по щеке кровавые сопли. – Говорили один лишь раз, – прохрипел Руфим. – И он от меня отступился. Никогда потом со мной не говорил. Сразу все понял про меня. – Что он понял? – Не знаю, что он понял. Но больше мне про свое учение не рассказывал. Сказал только, что я сухая земля. Так и сказал: сухая, говорит, ты земля, в такую землю сажать без толку. – Почему ты жил при нем? Севела сел на скамью. Руфим вздохнул, попытался отодвинуться. – Не ерзай! Ты три года у него прожил. – Так отец же его попросил, когда мне пятнадцать было! – жалобно сказал Руфим. – Адон, прошу нижайше – пусть он уйдет, а? Ну так бьет больно, ну мочи ж нет! Все вам, адон, стану рассказывать, только пусть уйдет он! Севела глянул на корпусного, велел: – Оставь меня тут с ним. Стражник пососал осадненную костяшку. – На галерее буду, адон капитан, – сказал он. – Понадоблюсь когда – крикните, сей миг приду. – Воды хочешь? – спросил Севела. – Дали уж мне воды… Мокрый до нитки… – пробормотал мозгляк. У него тряслись руки, и голова тряслась. Красные капли с подбородка часто падали на мокрую тунику. Севела снял с крюка холстину и бросил Руфиму на колени. – Оботрись. Попей воды. Пей, тебе говорят! И не жалоби меня. – Так он же зверь… Я ж рот еще раскрыть не успею, как он бил уже… Руфим скомкал холстину и сунул в нее окровавленное лицо. – Пей, – повторил Севела. Мозгляк отложил испачканную холстину, нагнулся и зачерпнул ладонями воду из бадьи. Шумно, с присвистом выпил, поперхнулся и опять откинулся к стене. – Почему ты у него жил? – Отец у мастера был в хозяйстве. Семь лет был, по закону. Мастер отпустил его, как семь лет прошли, дал денег на обзаведение. Отец дом построил. Мастер хороший человек, поддерживал отца в неурожай. Другие отпустят и знать тебя больше не знают, живи, как сможешь, да от общины кормись. А мастер Джусем об отпущенниках печется. Всех, кто от отца ему достался, держал до семи лет по закону, после отпускал. А потом поддерживал. Семян давал на сев, дома помогал строить. – Жив твой отец? – Виноградник у него теперь… Всем мастеру обязан отец. Когда мне пятнадцать лет стало, отец меня отвел к мастеру. Попросил, чтоб он меня взял. В усадьбу ли, в ремесло… |