* * *
Эмочек звали Ляля, Оля и Алиса. Они производили неизгладимое
впечатление сплоченной толпы туристов. Иногда мне казалось, что так оно и было.
Алису все звали Алисией. Наверно, Терри Пратчетта начитались. Они и вправду
порой походили на трех абсолютно разных ведьмочек. Которые неоправданно часто
поправляли волосы, смотрясь в зеркало, невероятно часто повторяли «короче»,
«ваааще», «я не понимаю». В остальное время они матюгались, как алкаши, и
терроризировали случайных добровольных воспитателей.
– Девушки, как вам не стыдно!
– Короче. Вааще, заткни пасть…,… Я не понимаю, что она
лезет в чужой разговор? Девочки, вам эта тетя знакома? Короче, тетя, шли бы вы
куда шли. И т. д. и т. п. Очень много слов и прекрасное настроение.
Был и второй вариант времяпровождения. Крайне трагичный, со
слезами, соплями и безалкогольным пивом. Почему‑то неурядицы они считали
нужным непременно запивать.
После истории с кролями мы подружились. Не так чтобы плотно
общались, но иногда пересекались и болтали, когда было время. От них я узнала
странную штуку. Не то чтобы слухи, похожие на правду. Но настораживает.
Они уверены, что с эмо собрались воевать на государственном
уровне. Вот уж кому нечего делать, как с эмо воевать! То с Чечней боролись,
пока не напоролись. Теперь вместо чеченцев – эмо.
– Прикинь, нас хотят запретить! Полный трендец! –
Алисия вызывающе взмахивает челкой, чтобы посмотреть на мою реакцию двумя
глазами.
Она среди подруг самая авторитетная. У нее есть характер и
три старших брата в придачу. Если бы у меня было такое мужское семейство, я бы
тоже осатанела и стала как она.
– Мне сказали, что это все из‑за суицидников.
– Нет. Потому что мы слямзили идею эмо с америкосов.
– А что, среди нас есть суицидники?
– Черт их знает. Я ни одного не видела. Оля, ты видела?
И я нет. Остается американская версия.
– Народ, кто недавно был в Америке? Никто. Оно и
понятно. Народ, кто уважает Америку? Никто. Вааще, я не понимаю тогда, что за
хрень нездоровая. Народ, эмо не уважает Америку. Эмо уважает только ихнее
барахло. Хотя кому оно на фиг сдалось. У нас своего хватает, – и прибавила
заговорщическим шепотом: – Если они нас подслушивают, пусть знают, что мы,
типа, нормальные граждане. Правда, девчонки?
Думаю, они причисляют себя к эмо‑кидам. Хотя, на мой
взгляд, эти эмочки – гремучий замес всевозможных субкультур. Хоть они и
экипированы тонной значков, нашивок и даже сосками, но от детей в них как в
детях от стада тараканов. Они сами по себе явление. Название которому еще
придется выдумать.
– Если эмо запретят – я вены порежу. И записку оставлю
– почему.
– И я! Мы все порежется! Ура!
– Вот дуры‑то, – осаживает разбушевавшуюся
стихию Алиса.
Решив, что без Танго тут не обойтись, я, недолго думая,
решила их познакомить. Пускай дискутируют до усеру.
Танго напрочь не желал ни с кем знакомиться. Он проверял
идею древних индусов, которые, по его мнению, насобачились полностью уходить в
слияние с абсолютом. Он три недели старательно настраивался в полном
одиночестве, а тут мы: «Здрасьте, не ждали?» Но оттаял, поганец, когда мы ему
тортик всучили. Оказывается, не жрал давно. Все о высоком думал.
Ведьмочки мгновенно перешли момент первой неловкости и
окружили балбеса‑отшельника трогательной заботой и вниманием. Устроили
ему приборку в хате и сбегали в магазин. Танго растаял. В его тусклых глазах
появился нездоровый блеск проповедника. Или от еды, или снова окрылился новым
экспериментом. Например, эмо‑бой и гарем из трех преданных сподвижниц. С
очень соблазнительными фигурками.
– А куда кролики подевались? – с непрожеванным
куском торта неожиданно поинтересовался он.
Наверное, втихаря смотался ушастых проведать, а там полное
клеточное запустение.
– Не я, – судя по реакции Танго, меня он и не
подозревал.
– А я как раз причем, – горделиво поглядывая на
подруг, похвасталась Алисия.
– Не рассказывай! – шутливо запретила Ляля. –
Он на нас в ментовку заявит!
Танго можно много в чем заподозрить, но не в братских
отношениях с ментами. А зря. Он, по‑моему, до сих пор случается
свидетелем всяких мелких преступлений. Но доверчивым девочкам об этой стороне
жизнедеятельности эмо‑боя знать не следует.
– Мы их сперли. Договорились с братом, у него машина
подходящая.
– А потом – раздали!
– Разделали?
– Нет! Глухой, что ли? Раздали!
– Я вас обожаю, – уверенно заявил Танго. –
Девчонки, вы просто прелесть. Со всех сторон!
Умудриться сказать такую приторную ересь приятным голосом
может только он.
А потом они наперебой принялись рассказывать про происки
злодеев, которые хотят прикрыть эмо.
– Хрен им в обе руки. Не парьтесь, мои сладкие. В этой
стране запретить можно только отстрел чиновников по пятницам. Сменим окрас, и
все дела.
– Вот еще, – пожала худенькими плечами Оля. –
Быть может, и тату свести?
– Готов поспорить на что угодно, но рано или поздно вы
сами перекраситесь.
– А мало ли что будет потом. Надо жить сегодня. Завтра
уже будет другая я. А сейчас – мне нравится, как я выгляжу.
– А мне‑то как нравится, – картинно закатив
глаза, взвыл Танго.
– А что у тебя с головой? – смешно надувая губы,
поспешила удивиться Оля.
– Враги. Происки недружелюбно настроенной гопоты. Как
жить? Была такая клевая прическа, а теперь приходится уподобиться йогу и
успокаивать раскаленные несправедливостью мозги. Хотите, научу?
– Чему?
– Всему. Я необычайно разносторонен. Самому иногда
жутко, какой я разносторонний тип.
– По‑моему, йоги плешивые, – засомневалась
Ляля, – а у тебя кое‑что на голове осталось.
Танго тут же уточнил, что у него и в голове осталось много
полезного. Продемонстрировал пирсинг языка, пошевелил окольцованными бровями,
постучал по черепу. Все перепугались нетипичного для костей звука. Потом
догадались, что он синхронно барабанил второй рукой по ножке стола. И кинулись
его колотить.
– Убьете же, паразитки, – притворно стонал Танго,
прикрываясь острыми локтями. Об которые все поотбивали руки.
