Онлайн книга «Виртуоз»
|
Скоро ли, долго ли шел я в цветущей долине, Запахом скажет тот цвет, что примят и поныне. Видел двенадцать апостолов издалека, Словно из детства блистающие облака. Алексей испытывал к поэту состраданье, любовь. Преклонялся перед ним, Знал, что вызволит его из пыточной камеры. Поместит его в чудесный чертог на берегу божественного озера, где красные сосняки, белые храмы, прозрачные над озером радуги. И он напишет там свою райскую поэму, которая станет гимном нового русского царства. — Ну, на сегодня хватит, — произнес доктор, убирая диктофон. — Наш пациент очень изможден. Еще бы, он переносит нагрузки космонавта, который перемещается в другие галактики, а потом мгновенно возвращается обратно. Теперь ему нужно спать. Пока санитар поил поэта микстурой, а доктор подключал диктофон к Интернету и передавал свежие записи в Москву, неведомому профессору Коногонову, Алексей взял тетрадку с записями, открыл и стал читать. Неровным почерком, кое-как, наугад и с разрывами, были записаны строки. И, словно эхо, на голос изгнанника Рая Сонмы святых зарыдали, его повторяя. Вздрогнуло сердце! Рыдай, моя лира, рыдай! Плач покаяния есть возвращение в Рай. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Тут я увидел узорчатый купол сиянья. Это сияло великое древо познанья. Я в исступленном порыве лица моего Остановился в шагах сорока от него. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Огненный воин на облаке дыма возник, Пику вонзил во врага и исчез в тот же миг. Вздрогнуло древо, осыпав плоды роковые. Гулко о землю они застучали впервые. — О, вы знаете, не стоит читать. Здесь все хаотично, необработанно, — отобрал у него тетрадку доктор. — Но мне бы хотелось почитать. Это божественные стихи. — Давайте завтра. Обещаю, завтра вы почитаете. Я внесу туда сегодняшние строки. А сейчас пойдем. Больному нужен покой. Он очень устал, — в голосе врача звучала непреклонность. Поэт Юрий Кузнецов запрокинул на подушке свою тяжелую, с большим лбом голову. Глубокая складка на лбу была полна тени, словно в ней еще притаились темные образы иных миров. Но губы были спокойны, мерно дышали. В лицо вернулась благородная красота и величие. — Хорошо, доктор. Я приду завтра. Когда вам удобнее? — С утра, после обхода, пожалуйста. Я как раз внесу в тетрадь свежие записи. Главврач проводил его до выхода. Удаляясь от больничного корпуса, среди огромных лопухов и крапив, Алексей старался угадать, где на втором этаже находится окно палаты с белыми решетками, за которыми томится русский поэт-ясновидец. Они поселились с полковником в утлой гостинице на краю поселка. Оставшись один, Алексей сразу же позвонил Марине. — Я так скучаю, — услышал он ее обожаемый голос. — Так Пусто без тебя. Когда ты вернешься? — Я не позвонил тебе утром. Не собрался с духом. Случилось ужасное. В колонии восстание. Были вызваны части. Кровавое побоище. Юрий Гагарин погиб. Какой-то злой рок. На стене его камеры была начертана «Формула Рая». Я хотел вернуться к нему наутро и записать формулу, а потом обратиться к могущественным людям в Москве, чтоб они немедленно освободили Гагарина. Но роковая ночь. Теперь его нет в живых, русского мученика и святого. А «Формула Рая» отпечаталась у меня на сетчатке. Вернусь в Москву, буду искать ученых, которые смогли бы считать с моей сетчатки «Формулу Рая». — Милый, мне страшно за тебя. Мы живем в ужасное время. Люди, которые клянутся тебе в верности и любви, — обманщики, плуты, злодеи. Мне тревожно за тебя. Хочу тебя видеть. — Помнишь, какое было солнце в комнате, и ты лежала, дремлющая, золотая, и я боялся смотреть на тебя, такая ты была прекрасная. — А ты говорил, что видел какой-то всплеск красоты, и в этом всплеске тебе чудились набережные, дворцы и соборы. — Сегодня у меня была удивительная встреча. Я нашел поэта Юрия Кузнецова. Он находится в руках тех, кого ты назвала обманщиками и злодеями. Но я его вызволю. Он болен, но в своей болезни пишет изумительную поэму о Рае. Я слушал отрывки. Он, как и Юрий Гагарин, был допущен в Рай. Добыл его божественную формулу и воплощает ее в поэме. Возле его кровати есть тетрадка, куда врачи записывают его откровения. Я заглянул в тетрадку. Там есть такие строки: Рядом стояло, мерцая плодами познанья, Вечное древо — таинственный знак мирозданья. Эта поэма и есть — русское древо познанья. Я посажу его в центре русского царства, и оно наполнит жизнь народа мудростью, справедливостью, счастьем. — Хочу почитать поэму. — Завтра мне позволят взять тетрадь, и я перепишу из нее стихи. — Родной, приезжай поскорее! Среди ночи его разбудил полковник, который казался вестником несчастья,— таким бескровным было его лицо, и так страшно мерцали его глаза — множество глаз, покрывавшие все его тело с ног до головы: — Алексей Федорович, в клинике, где мы с вами были, пожар. Ужасное предчувствие побудило Алексея вскочить и одеться. Скоро они были возле больницы — в черноте ночи, сквозь деревья и травы, в красном зареве горел двухэтажный корпус. Заросли лопухов и крапивы в багровом свете казались первобытными хвощами и папоротниками. Из них вылетали растревоженные мотыльки и ночные бабочки, с бриллиантовыми глазами летели на пожар. Кругом скапливалась боязливая, бездействующая толпа. Входная дверь— раскаленная железная плита — была заперта изнутри, к ней пытались подскочить служители и тут же отскакивали, обжигаясь. Деревянные венцы первого этажа начинали дымиться. А весь верхний этаж был охвачен пламенем, горели сухие бревна, в них трескались и сверкали сучки, огненными жилами струилась старая пакля. Сквозь решетки в окнах нижнего этажа метались женщины в ночных рубахах, скребли стекла, беззвучно кричали, раскрывая рты, а за их спиной начинала краснеть наполняемая огнем палата. Детей не было видно, должно быть, они продолжали спать, видя райские сны. Крыша была окутана багровыми клубами, сыпались искры, валил жирный дым, в малиновом дыму, красные, с раскрытыми клювами, носились вороны. — Фашисты! Живых людей в крематорий засунули! — Специально заперли на все замки и подожгли, чтобы растраты скрыть! — Они на живых людях опыты делают, а их застукали. Комиссия из Москвы приехала, а они на пожар все спишут. — Пожарные куда провалились? Небось в пьяную напились! Несколько стекол разбились, мужчины просовывали сквозь решетки руки, сжимали кулаки, истошно кричали. Больничный корпус был огромной клеткой, в которой заживо сгорали люди. Алексей заметил в окне черноволосую женщину, которая днем поведала историю своей любви к президенту Виктору Долголетову. Она трясла решетку, грызла ее зубами, билась об нее головой. Там же появлялась и исчезала оплывшая жиром пациентка, которую мучили приступы похоти. Мужчины сквозь верхние разбитые окна голосили. Тот, что мнил себя председателем избирательной комиссии, пытался протиснуть голову сквозь тесные прутья: |