
Онлайн книга «Прощай, оружие!»
![]() — Да, скверно было, — сказал майор. — Вы не представляете, до чего скверно. Я часто думал, как вам повезло, что вы были ранены вначале. — Я и сам так считаю. — В том году будет еще хуже, — сказал майор. — Возможно, они уже сейчас перейдут в наступление. Так говорят, но я не думаю. Слишком поздно. Видели реку? — Да. Вода поднялась. — Не думаю, чтоб наступление началось сейчас, когда в горах уже идут дожди. Скоро выпадет снег. А что ваши соотечественники? Увидим мы еще американцев, кроме вас? — Готовится армия в десять миллионов. — Хорошо бы хоть часть попала к нам. Но французы всех перехватят. Сюда не доедет ни один человек. Ну, ладно. Вы сегодня переночуйте здесь, а завтра утром отправляйтесь на маленькой машине и смените Джино. Я дам вам кого-нибудь, кто знает дорогу. Джино вам все расскажет. Там еще постреливают немного, но, в общем, все уже кончилось. Вам любопытно будет побывать на Баинзицце. — Очень рад буду побывать там. Очень рад, что я опять с вами. Он улыбнулся. — Вы очень любезны. Я устал от этой войны. Если б я уехал, не думаю, чтобы мне захотелось вернуться. — Настолько все скверно? — Да. Настолько и даже хуже. Идите умойтесь и разыщите своего друга Ринальди. Я взял свой багаж и понес его по лестнице наверх. Ринальди в комнате не было, но вещи его были на месте, и я сел на кровать, снял обмотки и стащил с правой ноги башмак. Потом я прилег на кровати. Я устал, и правая нога болела. Мне показалось глупо лежать на постели в одном башмаке, поэтому я сел, расшнуровал второй башмак, сбросил его на пол и снова прилег на одеяло. В комнате было душно от закрытого окна, но я слишком устал, чтобы встать и раскрыть его. Я увидел, что все мои вещи сложены в одном углу комнаты. Уже начинало темнеть. Я лежал на кровати, и думал о Кэтрин, и ждал Ринальди. Я решил думать о Кэтрин только вечерами, перед сном. Но я устал, и мне нечего было делать, поэтому я лежал и думал о ней. Я думал о ней, когда Ринальди вошел в комнату. Он был все такой же. Разве только слегка похудел. — Ну, бэби, — сказал он. Я приподнялся на постели. Он подошел, сел рядом и обнял меня. — Славный мой, хороший бэби. — Он хлопнул меня по спине, и я схватил его за плечи. — Славный мой бэби, — сказал он. — Покажите-ка мне колено. — Придется штаны снимать. — Снимите штаны, бэби. Здесь все свои. Я хочу посмотреть, как вас там обработали. Я встал, спустил брюки и снял с колена повязку. Ринальди сел на пол и стал слегка сгибать и разгибать мне ногу. Он провел рукой по шраму, соединил большие пальцы над коленной чашечкой и остальными легонько потряс колено. — И дальше у вас не сгибается? — Нет. — Это просто преступление, что вас выписали. Они должны были добиться полного функционирования сустава. — Было гораздо хуже. Нога была как палка. Ринальди попробовал еще. Я следил за его руками. У него были ловкие руки хирурга. Я поглядел на его голову, на его волосы, блестящие и гладко расчесанные на пробор. Он согнул ногу слишком сильно. — Уф! — сказал я. — Вам надо было еще полечиться механотерапией, — сказал Ринальди. — Раньше было хуже. — Знаю, бэби. В таких вещах я смыслю больше вас. — Он поднялся и сел на кровать. — Сама операция сделана неплохо. — С моим коленом было покончено. — Теперь рассказывайте. — Нечего рассказывать, — сказал я. — Жил тихо и мирно. — Можно подумать, что вы семейный человек, — сказал он. — Что с вами? — Ничего, — сказал я. — А вот что с вами? — Эта война меня доконает, — сказал Ринальди. — Я совсем скис. — Он обхватил свое колено руками. — Ого! — сказал я. — В чем дело? Что, у меня не может быть человеческих чувств? — Нет. Вы, видно, провели веселое лето. Расскажите. — Все лето и всю осень я оперировал. Я работаю без отдыха. Я один работаю за всех. Самые трудные случаи оставляют мне. Честное слово, бэби, я становлюсь отличным хирургом. — Это звучит уже лучше. — Я никогда не думаю. Нет, честное слово, я не думаю, я просто оперирую. — И правильно. — Но сейчас, бэби, дело другое. Сейчас оперировать не приходится, и на душе у меня омерзительно. Это ужасная война, бэби. Можете мне поверить. Ну, а теперь развеселите меня немножко. Вы привезли пластинки? — Да. Они лежали в моем рюкзаке, в коробке, завернутые в бумагу. Я слишком устал, чтобы доставать их. — А у вас разве хорошо на душе, бэби? — Омерзительно. — Эта война ужасна, — сказал Ринальди. — Ну, ладно. Вот мы с вами напьемся, так станет веселее. Развеем тоску по ветру. И все будет хорошо. — У меня была желтуха, — сказал я. — Мне нельзя напиваться. — Ах, бэби, в каком виде вы ко мне вернулись: рассудительный, с больной печенью. Нет, в самом деле, скверная штука война. И зачем только мы в нее ввязались? — Давайте все-таки выпьем. Напиваться я не хочу, но выпить можно. Ринальди подошел к умывальнику у другой стены и достал два стакана и бутылку коньяка. — Это австрийский коньяк, — сказал он. — Семь звездочек. Все, что удалось захватить на Сан-Габриеле. — Вы там были? — Нет. Я нигде не был. Я все время был здесь я оперировал. Смотрите, бэби, это ваш старый стакан для полоскания зубов. Я его все время берег, чтобы он мне напоминал о вас. — Или о том, что нужно чистить зубы. — Нет. У меня свой есть. Я его берег, чтобы он мне напоминал, как вы по утрам старались отчиститься от «Вилла-Росса», и ругались, и глотали аспирин, и проклинали девок. Каждый раз, когда я смотрю на этот стакан, я вспоминаю, как вы старались вычистить свою совесть зубной щеткой. — Он подошел к постели. — Ну, поцелуйте меня и скажите, что вы уже перестали быть рассудительным. — Не подумаю я вас целовать. Вы обезьяна. — Ну, ну. Я знаю, вы хороший англосаксонский пай-мальчик. Я знаю. Вас совесть заела, я знаю. Я подожду, когда мой англосаксонский мальчик опять станет зубной щеткой счищать с себя публичный дом. |