
Онлайн книга «Острова в океане»
![]() Никто из них не ходил в церковь, даже на рождество, и никто не одевался, как полагалось по рыбацкой моде. Это были самые непохожие на рыбаков рыбаки, хоть они и были из самых лучших. Они ходили в старых соломенных шляпах, а то и вовсе без шляп. Одевались во всякое старье и ходили если не босиком, то в простых башмаках. Рыбака всегда можно было отличить от деревенского – guajiro[20], – потому что деревенские, приезжая в город, надевали особого покроя складчатые рубашки, широкие шляпы, узкие брюки и сапоги для верховой езды и почти все имели при себе мачете, а рыбаки носили любые ошметки и всегда были веселы и уверены в себе. Деревенские, наоборот, были очень сдержанны и застенчивы, пока, конечно, не напивались. Но по чему можно было сразу безошибочно узнать рыбака – это по его рукам. У стариков руки были узловатые и темные, усеянные коричневыми пятнами, а пальцы и ладони все в глубоких ранах и в шрамах от работы с ручной крючковой снастью. У молодых руки не были узловатые, но коричневые пятна были и у них, и глубокие шрамы тоже; и волосы на руках и предплечьях у всех, кроме самых темных брюнетов, были выбелены соленой водой и солнцем. Томас Хадсон вспоминал, как в это рождественское утро – утро первого военного рождества – хозяин бара спросил его: «Не хотите ли креветок?» – и принес большое блюдо с горой свежесваренных креветок, и поставил его на стойку, а сам стал резать тонкими ломтиками лимон и раскладывать ломтики на блюдце. Креветки были большие и розовые, и усы у них свисали чуть не на фут со стойки, и хозяин взял одну и расправил усы до полной длины и сказал, что они длиннее, чем даже у японского адмирала. Томас Хадсон оторвал японскому адмиралу шейку, затем большими пальцами взломал скорлупу у него на животе и высосал всю креветку, и она была такая свежая и шелковистая на зубах и такая ароматная оттого, что была сварена в морской воде и приправлена свежим лимонным соком и черным перцем-горошком, – Томас Хадсон еще подумал, что лучших он нигде не едал, ни в Малаге, ни в Таррагоне, ни в Валенсии. И тут-то котенок подбежал к нему – бегом промчался через весь бар – и стал тереться о его руку и выпрашивать креветку. – Они слишком большие для тебя, кискин, – сказал Томас Хадсон. Но все же отщипнул пальцами кусочек и подал котенку, и тот, ухватив его, побежал обратно на витрину табачного прилавка и стал есть быстро и жадно. Томас Хадсон разглядывал этого котенка с его красивой черно-белой расцветкой – белая грудь, и белые передние лапки, и черная полумаска на лбу и вокруг глаз, – наблюдал, как он рычит и пожирает креветку, и спросил наконец, чей это котенок. – Захотите, ваш будет. – У меня дома уже есть двое. Персидские. – Подумаешь, важность – двое! Возьмите еще и этого. Чтобы в их будущем потомстве было немножко кохимарской крови. – Папа, можно нам его взять? – спросил один из его сыновей, о которых он теперь никогда не позволял себе думать. Мальчик поднялся по ступенькам с террасы, где он смотрел, как возвращаются к берегу рыбачьи лодки – как рыбаки убирают мачты, выгружают смотанную кругами снасть, сваливают рыбу на берег. – Папа, пожалуйста, возьмем его! Он такой красивый. – Ты думаешь, ему будет хорошо вдали от моря? – Конечно. А тут ему скоро станет очень плохо. Ты же видел на улицах, какие они жалкие, эти бродячие коты? А когда-то, наверно, были такие же, как он. – Возьмите его, – сказал хозяин. – Ему будет хорошо на ферме. – Слушай, Томас, – заговорил один из рыбаков, который, сидя за столом, прислушивался к их разговору. – Если тебе нужны коты, так я могу достать тебе ангорского из Гуанабакоа. Настоящего ангорского. – А он точно мужского пола? – Не меньше, чем ты, – сказал рыбак. За столом все засмеялись. На этом построены почти все испанские шутки. – Только у него там шерсть. – Рыбаку захотелось вторично вызвать смех, и это ему удалось. – Папа, ну, пожалуйста, возьмем этого котенка, – сказал мальчик. – Он мужского пола. – Ты уверен? – Я знаю, папа. Знаю. – Ты и о персидских говорил то же самое. – Персидские – другое дело, папа. С персидскими я ошибся и признаю это. Но теперь я знаю, папа. Знаю точно. – Слушай, Томас. Хочешь тигрового ангорского из Гуанабакоа? – спросил рыбак. – Да что он такой за особенный кот? Для колдовства, что ли? – При чем тут колдовство? Этот кот никогда даже не слыхал ни о каком колдовстве. Он больше христианин, чем ты. – Es muy posible [21], – сказал другой рыбак; и они опять засмеялись. – Сколько же он стоит, этот знаменитый кот? – спросил Томас Хадсон. – Нисколько. Это подарок. Настоящий ангорский тигр. Это рождественский подарок. – Иди сюда, в бар, выпьем, и ты мне его опишешь. Рыбак поднялся по ступенькам. На нем были очки в роговой оправе и линялая чистая голубая рубашка, которая выглядела так, как будто еще одной стирки ей не выдержать. На спине между лопатками она стала тоненькой, как кружево, и ткань уже начинала расползаться. Штаны были тоже линялые, цвета хаки, и даже на рождество он был босиком. Лицо и руки у него загорели до черноты. Он положил свои руки, все в шрамах, на прилавок и сказал хозяину: – Виски с лимонадом. – Меня от лимонада тошнит, – сказал Томас Хадсон. – Мне с минеральной. – А мне полезно, с лимонадом, – сказал рыбак. – Я люблю «Канада драй». А когда без лимонада, то мне противен вкус виски. Да ты послушай меня, Томас. Это же серьезный кот. – Папа, – сказал мальчик, – пока вы с этим господином не начали пить, скажи, мы возьмем этого котенка? Он привязал пустую скорлупу от креветки к обрывку белой хлопковой веревочки и играл с котенком, а тот, встав на задние лапки, словно вздыбленный геральдический лев, бил передними по этой приманке, которую мальчик раскачивал перед ним. – Тебе очень хочется его взять? – Ты же знаешь, что хочется. – Ну возьми. – Вот спасибо, папа. Большое тебе спасибо. Я его отнесу в машину и приласкаю, чтобы он скорее привык. |