Книга Базилика, страница 75 – Уильям Монтальбано

— За это они отправят тебя в чистилище.

— Оно того стоит. Всем нравится этот папа. И здесь мы безупречны. Единственное, что могло бы восприняться как угроза за весь день, — это цветок в одной из исповедален. Никто не знает, как он там оказался.

— Ну, цветок — это ниче…

Я похолодел.

— Это была красная гвоздика?

— Я не разбираюсь в цветах. Какой-то красный цветок.

— Гвоздика. Узнай. А записки с ним не было?

Должно быть, это прозвучало странно, так как я заметил тревожные огоньки в его глазах, когда он начал бормотать что-то в микрофон на лацкане.

Пока мы ждали ответа, он осторожно спросил:

— Пол, я чего-то не знаю?

— Может, ничего особенного. Просто немного тревожно. Я уверен…

Но Диллон уже беседовал с кем-то по рации.

— Хорошо, сообщение принято, — сказал он и снова обратился ко мне. — Они считают, что это могла быть гвоздика. Никто не помнит, была ли там какая-нибудь записка, но сейчас это уже история. Цветок давно в каком-то мусоровозе, который мы бы не смогли отыскать, даже если бы захотели.

Прежде чем я смог переварить это, он сказал:

— В чем дело, Пол? Расскажи мне.

Я сообщил то, что ему следовало знать.

— Папе присылали кое-какие угрозы в Риме, они приходили с красной гвоздикой. Может, это совпадение; гвоздики — довольно распространенные цветы.

— Совпадение. Но тебе оно не нравится, — сказал он.

Я пожал плечами. Он видел, что мне это не нравится, поэтому я спросил:

— У тебя же есть запасной выход, чтобы вывести папу после мессы из собора?

— У нас есть три запасных выхода, — сказал нью-йоркский полицейский с гордостью и некоторой заносчивостью.

— Тогда воспользуйтесь тем, который больше всего похож на служебный выход, и все будет в порядке.

Так они и поступили, но я сказал неправду. Не может быть все в порядке, когда где-то рядом находятся Кабальеро. Гром, что грянул после мессы, не имел к папе никакого отношения, зато был непосредственно связан с Тилли, и только с ней. Мы с Тилли прокладывали себе дорогу к автобусам, как вдруг высокая женщина на тротуаре принялась кричать:

— Сестра Джин! Сестра Джин! Сюда!

Женщина держала в руках ужасный розово-зеленый плакат, на котором было написано: «Боже, женщине нужна священник-женщина». Плакат торчал словно больной зуб в стройных рядах небольших, размером с ладонь, желто-белых ватиканских флажков, которыми размахивали восторженные зрители.

— Джин! Сестра Джин! — раздавалось словно вой сирены.

Идя рядом со мной, Тилли посмотрела на женщину взглядом, который я посчитал профессионально оценивающим, словно женщина могла добавить строчку в ее материал.

Я ошибся. Тилли споткнулась. Я схватил ее за руку. Тилли стала пунцовой, испарина покрыла ее лоб.

— Тилли! Что…

Она выдернула руку.

— Все нормально. Это… Увидимся позже.

Она отошла от меня и направилась к тротуару, где полицейский, взглянув на ее удостоверение прессы, освещающей визит папы, позволил ей проскользнуть под ограждение. После короткого колебания я последовал за ней.

Как и следовало ожидать, в своем священническом облачении с ватиканским значком, разрешающим проход где угодно, мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы убедить полицейского позволить мне пройти. К тому времени, когда я подошел, отвратительный плакат был прислонен к стене, а Тилли и высокая женщина обнимались.

Это была женщина с хорошей фигурой, чего я не мог не заметить, в симпатичных черных брюках и белой блузке. Затем я увидел грубоватый и очень простой серебряный крест у нее на шее, и все начало проясняться. Точно такой же носила Тилли.

Когда Тилли подняла взгляд и увидела меня, в ее глазах стояли слезы.

— О, Пол, не надо было…

Но потом она едва слышно представила:

— Это…

— Я мать Руфь, приятно познакомиться, святой отец, — сказала женщина, протянув длинную тонкую ладонь и рассматривая меня оценивающим взглядом. Насколько я мог судить, ее рост был примерно метр восемьдесят. Волосы были короткими и черными как смоль, с редкими седыми прядями. Вокруг серых, цвета дыма, глаз собрались морщинки, появляющиеся от слишком долгого пребывания на солнце. Она была одной из самых привлекательных женщин, встреченных мной за долгое время.

— Мы с Кларой… гм, матерью Руфью несколько лет жили в одной комнате, — начала Тилли.

— Когда мы были послушницами, еще во времена Всемирного потопа.

Высокая женщина улыбнулась. Она обратилась к Тилли.

— Я знала, что ты очень давно покинула орден, да? Но никто не мог сказать мне, где тебя искать. Исчезла и не оставила никакого адреса, куда писать. Из Тенанго немного увидишь, уж поверь.

— Я бы никогда не написала, слишком неловко. Теперь я журналистка. Знаешь, как это бывает. Мне правда очень жаль, Клара, что я тебе не написала. Это было глупо и не по-дружески.

Вокруг них собралась толпа. Кто-то начал бить в большой барабан, и люди запели. Но эти две женщины ничего не слышали.

— Не поддерживать отношений с друзьями — самый большой грех, который мы совершили… Журналистка, а? Да к тому же освещаешь визит папы. Вот это успех. Шикарно!

— Ничего особенного. А ты как?

— Ну, я стала той, кого все мы обычно ненавидели: настоятельницей. Вот уже почти десять лет я возглавляю монастырь в нагорье в Гватемале. Около сорока монахинь, в основном учим и ухаживаем за немощными. Все в делах. Это первый мой отпуск за многие годы. Разве не чудесно? Ты знакома с Его святейшеством? Ты не могла бы немного вразумить его?

Тилли — бывшая монахиня! Почему это не пришло мне в голову раньше?

Я оставил их и пошел в отель, полагая, что Тилли позвонит и отменит наше свидание за ужином, чтобы погрузиться с приятельницей в воспоминания о днях, проведенных в монастыре.

Но она не отменила, и мы отправились в местечко под названием «Мандарин» в районе Восточных Шестидесятых улиц. Мы по-приятельски болтали о поездке, о странной симпатии к прессе скрытных представителей церкви, вынужденных пойти на тесный контакт с журналистами, которых они были приучены ненавидеть, о спаде американской иностранной корреспонденции, о нью-йоркских ценах, о погоде. Наконец я сказал:

— Хочешь поговорить?

Палочкой для еды она гоняла креветку по тарелке.

— Нет, — ответила она.

— Ладно.

Мы выпили еще чаю.

— Да, — произнесла она спустя несколько минут, обхватив ладонями чашку. — Это история сестры Джин, без рекламных пауз. Бессвязная, потому что так я это чувствую. Плохо, если на виражах упустишь нить рассказа.