Онлайн книга «Наваждение»
— Сестра по имени Мэри Грин, брат — Джозеф, мать — Честити, отец — Гораций. Все верно? — Совершенно. «Совершенно». Произношение у нее такое… необычное. — Когда вы родились? — Я не помню. — Помнить вы, разумеется, не можете, но должны же вы знать дату своего рождения? — К сожалению, нет. — Наверное, где-то в конце восьмидесятых? По ее лицу мелькнула тень улыбки — и пропала; Фелдер едва ее заметил. — Скорее в начале семидесятых. — Вы же говорили, что вам двадцать три. — Примерно. Как я уже упоминала, своего точного возраста я не знаю. Фелдер слегка прокашлялся. — Констанс, вам известно, что ваша семья не была зарегистрирована на Уотер-стрит? — Быть может, вы недостаточно тщательно искали. Он подался вперед. — По какой причине вы скрываете от меня правду? Помните — я здесь для того, чтобы вам помочь. Молчание. Он смотрел на фиалковые глаза, прекрасное юное лицо в обрамлении золотистых волос; это незабываемое выражение он помнил с первой встречи: надменность, безмятежное осознание своего превосходства, возможно, даже презрение. У нее был вид… королевы? Нет, не совсем то. Ничего подобного Фелдер никогда не встречал. Он убрал свои записи, постарался принять непринужденный вид. — А как вы стали подопечной мистера Пендергаста? — Когда умерли мои родители и сестра, я осталась бездомной сиротой. Дом мистера Пендергаста на Риверсайд-драйв… — пауза, — много лет пустовал. Я жила там. — Почему же именно там? — Он большой, удобный, там есть где спрятаться. И еще там хорошая библиотека. Когда мистер Пендергаст унаследовал дом, он обнаружил там меня и стал моим официальным опекуном. — Почему он стал вашим опекуном? — Из чувства вины. Молчание. Фелдер прокашлялся. — Чувство вины? Почему вы так говорите? Констанс не отвечала. — Быть может, мистер Пендергаст — отец вашего ребенка? На этот раз она ответила, причем неестественно спокойно: — Нет. — А каковы ваши обязанности в его доме? — Я его стенографистка. Помощница. Я знаю языки. — Языки? И на каких языках вы говорите? — Только на английском. Я умею бегло читать и писать на латыни, древнегреческом, французском, итальянском, испанском и немецком. — Интересно. Вы, должно быть, способная ученица. Где вы учились? — Я училась самостоятельно. — То есть вы хотите сказать — вы самоучка? — Я хочу сказать, что училась самостоятельно. «Неужели такое возможно?» — удивлялся Фелдер. В наши дни, в наш век — неужели кто-то может родиться и вырасти в городе и быть для властей невидимкой? Неофициальная беседа тоже ни к чему не привела. Пора действовать более прямо, чуть надавить на пациентку. — Как умерла ваша сестра? — Ее убил серийный убийца. Фелдер помедлил. — Полиция об этом знает? Убийцу нашли? — Нет и нет. — А ваши родители? С ними что случилось? — Они оба умерли от чахотки. Тут Фелдер воспрянул. Это проверить легко, в Нью-Йорке все случаи смерти от туберкулеза тщательно регистрируются. — В какой больнице они умерли? — Ни в какой. Где умер отец, мне неизвестно. Знаю только, что мать умерла прямо на улице и ее похоронили в общей могиле кладбища для бедных, на Харт-Айленде. Констанс сидела, сложив руки на коленях. — Вернемся к вашему рождению, — разочарованно продолжил Фелдер. — Вы не помните даже в каком году родились? — Нет. Фелдер вздохнул. — Мне хотелось бы задать несколько вопросов о вашем ребенке. Констанс молчала. — Вы бросили его в море, потому что он — само зло. Почему вы так решили? — Таким был его отец. — А вы расскажете мне, кто он? Никакого ответа. — Значит, вы считаете, что зло можно унаследовать? — В геноме человека существуют совокупности… наборы генов, которые отвечают за криминальные склонности, и они передаются по наследству. Вы, конечно же, читали о недавних исследованиях «черной триады» в человеческом характере? С этим исследованием Фелдер был знаком; такой ясный и грамотный ответ его удивил. — И потому вы решили убрать из генофонда его гены, бросив ребенка в Атлантический океан? — Верно. — А его отец? Он жив? — Он умер. — Каким образом? — Был низвергнут в пирокластический поток. — Низвергнут… куда, простите? — Это геологический термин. Он упал в вулкан. Доктору потребовалось время, чтобы вникнуть в ее слова. — Он был геологом? Никакого ответа. С ума можно сойти — вот так топтаться и топтаться по кругу и ничего не добиться! — Вы сказали «низвергнут». То есть его туда столкнули? И снова никакого ответа. Понятно: дикая фантазия, которую не следует поощрять и развивать. Фелдер сменил тему: — Констанс, когда вы бросили ребенка за борт, вы понимали, что совершаете преступление? — Естественно. — Вы подумали о последствиях? — Да. — То есть вы понимали, что убивать ребенка — неправильно? — Напротив. Это был единственный правильный выход, единственный возможный. — Почему единственный? Последовало молчание. Со вздохом, чувствуя, что опять ловил черную кошку в темной комнате, доктор закрыл блокнот и поднялся. — Спасибо, Констанс. Наше время истекло. — Пожалуйста, доктор Фелдер. Доктор нажал кнопку. Дверь немедленно отворилась, вошел полицейский. — Я закончил, — сказал Фелдер. Он повернулся к Констанс Грин и вдруг сказал то, чего не собирался: — На днях поговорим с вами еще. — С большим удовольствием. Шагая подлинному коридору стражного отделения, Фелдер засомневался в верности своего первоначального вывода. Она, разумеется, не нормальна, но можно ли говорить о психическом нездоровье с точки зрения ответственности перед законом? Если отнять от ее личности все нормальное, все предсказуемое, присущее здоровому человеку, что останется? Ничего. |