Онлайн книга «Пчелы мистера Холмса»
Тогда он услышал слова миссис Монро. «Он хороший мальчик, — сказала она, нанимаясь к нему в экономки. — Все больше сам по себе, робковат, тихий очень, в отца. Он вас не обременит, обещаю». Но теперь Холмс знал, что мальчик обременил его, и обременил страшно. Все равно, сказал он себе, будь то Роджер или кто другой — всякой жизни положен предел. И у каждого мертвеца, рядом с которым он опускался на колени, была жизнь. Он направил взгляд на лестницу и, начиная спуск, задался вопросами, над которыми тщетно бился с юности: «В чем смысл? Чему служит этот круговорот страдания? Должна быть какая-то цель, иначе — вселенной правит случай. Но что это за цель?» На втором этаже, где он собирался воспользоваться уборной и освежить лицо и шею холодной водой, Холмс на мгновение услышал слабое гудение и подумал — насекомое или птица подает голос, и подумал еще о том, как, наверное, надежно оберегает их растительный мир. Ведь и насекомые, и растения пребывают вне человеческих горестей. Может быть, подумал он, поэтому они, в отличие от людей, способны возвращаться вновь и вновь. Только спустившись на первый этаж, он понял, что гудение раздается внутри дома: тихое пение, прерывистое, человеческое, оживляло кухню — голос явно женский или детский, но точно не миссис Монро и, ясное дело, не Роджера. Сделав полдюжины проворных шагов, Холмс оказался у кухонной двери и заметил идущий от кастрюли на плите пар. Войдя, он увидел ее перед разделочной доской — стоя спиной к нему, она резала картошку и, забывшись, напевала. Ее длинные, вьющиеся волосы тут же лишили его покоя: волнистые черные волосы, бело-розовая кожа рук, миниатюрная фигурка — все это он мгновенно отождествил с несчастной миссис Келлер. Он совершенно потерял дар речи и стоял, не в силах обратиться к этому потустороннему явлению, — наконец разлепил губы и с отчаянием спросил: — Зачем вы пришли сюда? Пение прекратилось, и резко повернувшаяся к нему головка обнаружила незамысловатое девичье лицо — лицо ребенка не старше восемнадцати лет — с большими кроткими глазами и добрым, возможно глуповатым, выражением. — Сэр… Холмс устремился вперед и навис над нею. — Кто ты? Что ты тут делаешь? — Это я, сэр, — серьезно ответила она. — Я Эм, дочь Тома Андерсона, я думала, вы знаете. Стало тихо. Девушка опустила голову, уклоняясь от его взгляда. — Дочь констебля Андерсона? — негромко спросил Холмс. — Да, сэр. Я подумала, что завтракать вы не будете, я готовлю вам ланч. — Но что ты здесь делаешь? Где миссис Монро? — Спит, бедненькая. — Она произнесла это без скорби, радуясь тому, что ей было что сообщить. Она не поднимала головы и обращалась к тростям у своих ног; говоря, она слегка присвистывала, как будто выталкивала из себя слова. — Доктор Бейкер сидел с ней всю ночь, но сейчас она спит. Не знаю, что он ей дал. — Она в гостевом доме? — Да, сэр. — Понятно. И Андерсон послал тебя сюда? Вид у нее был растерянный. — Да, сэр, — сказала она. — Я думала, вы знаете, я думала, отец сказал вам, что я приду. Тут Холмс вспомнил, как прошлым вечером Андерсон постучался в дверь его кабинета, — констебль задавал вопросы, говорил банальности, мягко клал ему руку на плечо, но все было как в тумане. — Конечно, — сказал он, посмотрев в окно над раковиной; на стол светило солнце. Он тяжело вздохнул и с некоторым стеснением взглянул на девушку. — Прости, нелегкие выдались часы. — Не извиняйтесь, сэр, правда. — Она подняла голову. — Поесть — вот что вам нужно. — Стакан воды, наверное. Вялый после бессонной ночи, Холмс поскреб в бороде, зевнул, глядя, как она проворно наливает ему воды, и нахмурился, когда, наполнив стакан, она вытерла руки о юбку (она передала ему воду с польщенной, пожалуй, благодарной улыбкой). — Что-нибудь еще? — Нет, — ответил он, зацепляя трость за запястье и освобождая руку, чтобы взять стакан. — Воду кипячу вам для ланча, — сказала она, отходя обратно к доске. — Но если передумаете насчет завтрака, скажите. Девушка взяла со стола нож. Неуклюже подавшись вперед, она вонзила его в картофелину и, нарезая, откашлялась. Когда Холмс опустошил стакан и поставил его в раковину, она снова начала напевать. Он оставил ее, ушел из кухни, не сказав больше ни слова, — прошел по коридору, вышел в дверь, слушая это дрожащее, немузыкальное гудение, сопровождавшее его еще какое-то время во дворе, по пути к садовому сараю, — даже не достигая уже его слуха. Но когда он приблизился к сараю, девичий голос отлетел прочь, как бабочка, сменившись в его мыслях красотой сада: цветы метили в ясное небо, пахло люпинами, в соснах неподалеку щебетали птицы, и тут и там реяли пчелы, садились на лепестки, скрывались в цветочных чашечках. Ах вы, своенравные труженики, подумал он. И какие сноровистые. Стоя в саду и глядя на деревянный сарай перед собою, Холмс вспомнил многовековой давности совет римского автора сельскохозяйственных сочинений (имя автора на память не пришло, но его древнее назидание услужливо возникло в голове): Ты не должен пыхтеть и отдуваться рядом с ними, или бегать среди них, или решительно обороняться, если они угрожают тебе; но, тихо подняв руку к лицу, должен легко отвести их в сторону; и, наконец, ты не должен быть им чужим. [15] Он отпер и настежь открыл дверь сарая, чтобы солнечный свет проник в темную, пыльную лачугу прежде него, — лучи озарили заваленные полки (мешки с землей и семенами, садовые лопаты и цапки, пустые горшки, сложенную одежду пчеловода-новичка, которым он когда-то был), и его руки потянулись к ним. Он повесил пиджак на грабли в углу и надел белый комбинезон, светлые перчатки, широкополую шляпу и сетку. Вскоре он вышел преображенным, оглядел из-под своего забрала сад и поплелся вниз по дорожке, лугом, на пасеку, — сохранив из примет своей личности одни лишь трости. Однако когда он вошел в пчельник, все там показалось ему обычным, и ему стало не по себе в этом неудобном одеянии. Заглянув в темные недра одного улья, потом другого, он увидел пчел в их городах из воска — они чистили усики, энергично потирали передние ножки у своих фасеточных глаз, приготовлялись к полету. На первый взгляд, здесь царил заведенный порядок — ровное, благозвучное жужжание, расчисленная жизнь общественных существ; никакого мятежного брожения не наблюдалось в размеренном бытии пчелиного содружества. То же в третьем улье, в четвертом, пятом (все опасения, которые у него были, улетучились, и вместо них пришли привычные смирение и преклонение перед сложной цивилизацией ульев). Взяв отставленные на время осмотра трости, он почувствовал себя неуязвимым: вы не причините мне вреда, спокойно подумал он. Никому из нас нечего бояться. |