Онлайн книга «Страна приливов»
«Лиза» затонула, подумала я. Диккенс больше не поплывет. Он ведь даже не осьминог и не морской конек. — Это сделала пиратка, — сказала Классик. — Она пробралась на лодку и взяла его в плен. Придется ему прогуляться по доске. Она его утопит, свинья такая. Она ведь бросила тебя в поле. От нее одни неприятности. Мне вспомнилась Делл — фунтовый кекс в одной руке, губы мокрые от яблочного сока, темная линза посверкивает на полуденном солнце. Она где-то рядом, размахивает над головой саблей — «На абордаж!» — или кончиком этой самой сабли тычет Диккенса в спину, пока тот, хлопая своими вьетнамками, приближается к краю доски. — Спасем его! Спасем капитана… — …или он пойдет на корм акулам! Но спасать Диккенса нам все же не пришлось. Он прекрасно себя чувствовал и, бормоча что-то себе под нос и улыбаясь, разравнивал граблями землю перед домом Делл. И он был не во вьетнамках и купальных трусах. И очков на лбу не было. Вместо этого он надел красную бейсболку и майку. А еще джинсы и ковбойские ботинки. Выглядел он совсем как фермер. — Он не капитан и не пленник… — …и вообще никто. Мы с Классик спрятались в зарослях мескита и, выглядывая из-за можжевелового куста, наблюдали, как Диккенс ходит кругами. Он топтался на одном месте, разравнивая граблями следы от своих ботинок, бормотал и улыбался, бормотал и улыбался. И все время повторял одну и ту же ошибку. Едва разровняв один кусок земли, он поворачивался к нему спиной, наступал на него своими ботинками, и все начиналось сначала. Его следы были повсюду. И Делл тоже была там, в колпаке и митенках, как обычно; она срывала помидоры и кабачки и складывала овощи в пластиковый пакет, а некоторые отбрасывала. И что-то тихонько насвистывала. Время от времени она отрывалась от работы, поворачивала голову и говорила Диккенсу: — Нет, нет, так не годится, ты опять пятно оставил. Будь внимательнее. И она показывала, тыча пальцем: — Не здесь, вон там. Тогда Диккенс начинал осматриваться в поисках пропущенного места. При этом он отступал назад и оставлял новые следы. — Вон там. Да, да, прямо у тебя под ногами. И он начинал судорожно грести землю у себя под ногами, бормоча и улыбаясь, бормоча и улыбаясь. — Да нет же, нет, смотри, ты еще оставил. Ты сам топчешься и следишь. Смотри внимательно, что делаешь, ладно? Неизвестно, сколько еще это могло продолжаться, — Делл тыкала бы пальцем, а Диккенс орудовал бы граблями и оставлял свежие отпечатки, — как вдруг появился на своем «ниссане» Патрик-упаковщик. С громким бибиканьем пикап, подскакивая на ухабистой дороге, подъезжал к дому, и солнце отражалось в его ветровом стекле. Бибиканье напугало Диккенса; он уронил грабли. Потом, кусая нижнюю губу, глянул на Делл и обхватил себя руками. — Ух-ху, — сказал он. Выпрямив спину, она шагнула на гравийную дорожку и велела ему: — Иди в дом. Оставайся в своей комнате, пока я тебя не позову. — Ладно, Делл, ладно. И он пошел прочь — не пошел, а побежал как сумасшедший, по-прежнему держа себя руками за плечи. Он с топотом промчался по двору, оставляя на земле новые отпечатки. Потом прыгнул на крыльцо, влетел в дом и захлопнул за собой дверь. — Оставайся, где ты есть. Делл нарисовала в воздухе круг. Потом хлопнула в ладоши. Потом сняла колпак и шлем, положила их на дорожку и поплевала во двор: — Не твори разбоя здесь. Тем временем «ниссан» уже подкатил к дому и стоял, широко распахнув водительскую дверцу. А Патрик, пыхтя, выволакивал с пассажирского места два тяжелых бумажных пакета. Потом он подхватил их, по одному под каждую руку, и пошел во двор, где Делл уже вытирала свои митенки о передник. — Д-д-добрый день, м-м-мисс Манро, –сказал он. — Здравствуй, Патрик, — ответила Делл. —А что, утро уже прошло? Бог ты мой, как время-то летит. Она широко улыбалась. Голос ее звучал дружелюбно. Она, кажется, даже помолодела, как будто другим человеком стала. — Д-д-да, мэм, п-п-прошло! Делл указала пальцем на крыльцо: — Поставь пакеты там, у двери. Я сама их занесу. Ты не забыл про печенье — сладкое, без соли? А вяленое мясо? Он кивнул. На его лице тоже была улыбка. — Нет, конечно, ты не забыл, конечно. Она смотрела, как он ставит пакеты на крыльцо, а сама рукой поправляла на затылке светлый узел волос. — Я очень благодарна тебе за все, что ты для меня делаешь. Ты добрый юноша. Тут он пошел к ней по дорожке, глупо ухмыляясь половиной рта. Она протянула руку, взяла его ладонь в свою и прижала к груди. Он начал заикаться: — Я-я-я… — Знаю, — ответила она, — ты уже за все заплатил. Он кивнул. — Ну да, конечно. Спасибо тебе, спасибо. — А-а-а вы? — спросил он. — Да, Патрик, разумеется. Только не здесь, не во дворе, не рядом с помидорами. Делл повела Патрика к боковой стене дома и заставила лечь там на землю. Потом встала на колени рядом с ним. Он положил ладонь на узел светлых волос у нее на затылке, а она расстегнула ему молнию на брюках. И тут его глаза закрылись, а рот открылся. Она пошарила у него в штанах и вытащила эту штуковину, которая есть у мальчишек, — уродливую, лиловую и распухшую. И она ее поцеловала и даже положила ненадолго себе в рот. Он, стиснув узел ее волос, водил ее головой вверх и вниз, вверх и вниз. Щеки у Делл так раздулись, как будто она ела что-то большое. Она проголодалась. Вверх и вниз. Патрик тяжело дышал и даже постанывал. Она ему больно делает, подумала я. Она сосет у него кровь. И вдруг Делл перестала. Вместо этого она встала над ним, расставив ноги, а платье подняла, зажав подол руками в митенках. А потом села на него так, как будто Патрик был конь, а она всадник. Она двигала бедрами и молчала. Она не смеялась и не улыбалась, а просто спокойно ехала на нем. Но Патрик заскреб ногтями по земле. Его кроссовки задергались, губы задрожали, как будто он хотел крикнуть, но никак не мог выдавить из себя слова: «На помощь!» Но он не закричал, а только застонал и как-то дернулся вверх серединой тела. Его лицо горело, он бормотал: — О, ч-ч-черт, о! И тут все кончилось. Делл перестала играть. Она слезла с него и опустила подол платья, которое снова скрыло ее ноги до самых сапог. Но Патрик продолжал лежать на земле в изнеможении, а его штуковина по-прежнему торчала у него из штанов. Она вампир, подумала Классик. Следующая на очереди — ты. |