Книга Если нам судьба…, страница 78 – Лилия Лукина

— Да и правда, — вступил в разговор Андрей. — Сам подумай, Семен, где девушке в городе провизию достать? Не женское это дело в такое тяжелое время одной по дорогам ездить — кто угодно обидеть может. Не волнуйтесь, барышня, теперь я сам за это возьмусь, мне это способнее.

— А это кто еще на нашу голову свалился? Этих бы прокормить, так еще один нахлебник появился, — в голосе Катьки слышались гневные хозяйские ноты.

— А я Андрей, Артамона Михайловича денщик, мы вчера поздно вечером приехали, вот и не успели познакомиться. А вас как зовут? — Власов поторопился все это сказать, чтобы не дать Семену возможность вставить хоть слово. Тот просто оторопел от такой неслыханной любезности по отношению к Катьке, особенно после всего, о чем они вчера говорили, но, встретив взгляд Андрея, все понял и успокоился.

— Как это? — опешила Катька. — Артамон Михайлович приехал? — Она повернулась к Семену, тот подтверждающе закивал.

— Так как вас зовут-то? — повторил Власов.

— Я Екатерина, а это брат мой Петр, — Катька была в явной растерянности.

— Вот и славно, теперь вам намного легче станет, — с улыбкой заверил ее Андрей и вышел из кухни искать Марию Сергеевну.

Он нашел ее в столовой, дверь в которую вела из каминной.

— Доброе утро, Мария Сергеевна, мне бы посоветоваться с вами надо по хозяйственным делам.

— Доброе, Андрей. А что случилось?

— Я вот в город собираюсь за продуктами, а готовить-то не на чем. Я утром глянул, поленица, почитай, кончилась. Я так думаю, что некоторые деревья в саду можно было бы на дрова пустить, вот и хотел с вами посоветоваться, чтобы чего нужного не срубить, — говоря все это, Андрей твердо смотрел ей в глаза и видел, что она его понимает.

— Пойдемте, я покажу. — Утро было прохладным, и Мария Сергеевна куталась в большой пушистый платок.

— Какое счастье, что я в вас не ошиблась, Андрей, — это были первые ее слова, когда они отошли от дома на приличное расстояние. — Говорите, я слушаю.

Власов рассказал ей о подслушанном разговоре и о своих планах.

— Андрей, вы совершенно правы, я согласна, что на некоторое время это отдалит конец, но не изменит его. — Мария Сергеевна действительно была мужественной женщиной и не боялась смотреть правде в глаза. — Этот ужас творится по всей России, мы просто разделим общую участь. Я не вижу путей к спасению.

— Мария Сергеевна, для начала нужно обезопасить дом, пока Артамон Михайлович не поправится, а там… Есть у меня один план, как и куда вас всех отсюда увезти.

— Андрей, расскажите мне его прямо сейчас… Может быть, я смогу помочь вам советом…

— Мария Сергеевна, я не знаю, что вам писал обо мне Артамон Михайлович, поэтому я коротко сам расскажу. Я из Архангельской губернии, деревня наша Крайняя называется, потому что, почитай, на краю света стоит — тайга вокруг. К нам и урядник-то только по большим праздникам выбирался. Вся деревня — охотники, зверя бьем. В наши края за пушниной купцы со всей России едут. Ну, не в деревню, конечно. Народ на Севере душой чистый. Потому как тайга подлеца не терпит, губит она его. Вот найду я земляков, и они, и Артамон Михайлович здоровье поправят и двинемся мы ко мне на родину. Дорога дальняя, верные люди в пути нам очень даже понадобятся. Вот там вы все и сможете отсидеться, пока смута не утихнет.

— Андрей, если вы действительно думаете, что эта, как вы говорите, смута утихнет, то вы ошибаетесь. Это, к сожалению, надолго. Поверьте мне, я старше и лучше знаю жизнь. Здесь не тайга, и подлецы, как вы сами могли убедиться, живут и здравствуют.

— Ну так навсегда там останетесь, — Власов был совершенно серьезен. — Дело всем найдется. Мы с. Артамоном Михайловичем охотиться будем, Елизавета Александровна с детьми заниматься, Бог даст, еще появятся, а вы в учительницы пойдете, а то отцу моему трудно одному со всем справляться: и ребятишек учить, и в тайге охотиться. А, может, еще чего придумаем.

— А отец ваш кто, я не поняла?

— Да это долгая история, Мария Сергеевна. Потом как-нибудь расскажу.

— Нет, Андрей, расскажите сейчас. — Мария Сергеевна требовательно и испытующе смотрела ему прямо в глаза. — Иначе, как я смогу вам поверить? Ведь я отвечаю за них за всех. И Том, и Лизонька, как дети, они верят в порядочность, благородство и другие высокие чувства. А я, друг мой, при дворе Его Императорского Величества, как и предки мои, всю свою сознательную жизнь провела и насмотрелась такого, что веру в людей убивает навсегда.

— Воля ваша, Мария Сергеевна. Только присесть бы вам тогда следовало, чего же вы стоять-то будете? За пять минут всего не расскажешь, — и Власов стал оглядываться по сторонам в поисках какой-нибудь скамьи.

— Пойдемте в беседку, Андрей. Там нам никто не помешает, — сказала Мария Сергеевна и пошла по усыпанной опавшими листьями дорожке в сторону Волги.

Почти над обрывом стояла белая каменная беседка, куда они и вошли. Мария Сергеевна села на скамью, а Власов остался стоять, но позволил себе некоторую вольность — прислонился к тонкому витому столбику около входа.

— Садитесь, Андрей, — предложила ему Мария Сергеевна и, заметив его колебания, произнесла не терпящим возражений голосом: — Велю, садитесь. Не могу же я смотреть, задрав голову, на вас снизу вверх.

Власов подчинился, присев на самый краешек, и начал рассказывать:

— Случилось так, Мария Сергеевна, что по матушкиной родне мы с братом Владимиром коренные, архангельские. А вот с отцовской стороны… Даже не знаю, как и сказать. Словом, нашел нашего отца далеко в тайге, когда он уже почти при смерти был — медведь его сильно порвал, мужик один. Наш же, деревенский, Влас Марфин. Меня самого Господь силушкой не обидел, только мне против него и минуты не выстоять, невероятной силы человек. Нашел он, значит, отца, и в деревню притащил, нельзя ведь человека беспомощного в беде бросать, не по-божески это. Не принято у нас на Севере так поступать, — Андрей замолчал, а потом смущенно спросил: — Закурить не дозволите, Мария Сергеевна? А то, как вспоминаю я все это, то не по себе делается.

— Курите, Андрей, я вполне понимаю ваше волнение.

Власов свернул самокрутку, пересел так, чтобы дым не попадал на Марию Сергеевну, и закурил.

— Приволок он отца в избу, глядит, а на том места живого нет. Мало того, что израненный — от лица одни глаза только и остались, а всю кожу медведь когтями содрал, так еще и мошкой искусанный. Да и оголодал он так, что только кости торчали. От одежды его рванье какое-то осталось, только крестик золотой на цепочке тоненькой на шее блестит. Позвал Влас Захаровну — она у нас в деревне всех пользует — и стала она отца выхаживать, травами отпаивать, мазями целебными лечить. Поправился отец, только не помнил ничего, что с ним приключилось, лежал все и молчал, в потолок глядя. Уже через месяц где-то, когда стал из избы выходить и на завалинке сидеть, начал вспоминать потихоньку, кто он такой. Имя-отчество вспомнил, а вот фамилию, как ни бился, вспомнить не мог. Так и стали его Власовым звать, мол, Влас его нашел, пусть он Власовым и будет.