Онлайн книга «Лжедмитрий Второй, настоящий»
|
– А что так? – спрашивал Григорий. – Ты ж сам говоришь, что в Чудовом служил. А после Чудова Черниговский монастырь все равно что репа после тетерки. Там тяжело, и многая братия оттуда разбежалась. – Я тоже о том слышал, – сказал Повадин. – Не хвалят монастырь. Работы много, а службы еще больше. – А не понравится, так в Киев уйдем, в Печерский монастырь. Многие старцы там грехи отмаливали. А потом и вовсе в Ерусалим двинемся, ко гробу Господню, – предложил Отрепьев. – Да ты что? – испугался Варлаам. – На границе ведь заставы. Изловят – в острог посадят. А то и просто прибьют. – Не прибьют. Наш царь с польским королем договорились на мир на двадцать лет. И все заставы у Литвы сняты. Энергия Отрепьева пугала монашат и привлекала. Они подчинялись ему, и очень он им не нравился. – Идем! – сказал Варлаам. – Идем! – согласился Михаил. – Значит, завтра отсюда и двигаем! – закончил агитбеседу Отрепьев. Он отправился в одну сторону, монахи в другую. – Ты почему хочешь идти? – спросил Повадина Варлаам. – Тоска! – ответил Михаил. – Тоска меня в Москве ест. Просто в жуть вгоняет. А ты почему? – Я голода боюсь. – Так он кончился, – сказал Михаил. – Кончился! – усмехнулся опытный Варлаам. – Настоящий голод только начинается! Надо уходить! – Идем! Вот и второй претендент на московский престол беглый монах Григорий Отрепьев начал свой опасный путь в бессмертие. – Сядешь на престол – все грехи спишутся! * * * Ворота Кремля распахнулись, и с диким гиканьем и громким цокотом копыт вылетела в тихий город безумная сотня стрельцов. Стрельцы были в голубом, из личной охраны Годунова. Все они были при плетках, саблях, а некоторые еще и при луках. Сотня скакала в сторону Новодевичьего монастыря. Она расчищала кому-то дорогу. На каждом повороте улицы оставалось двое стрельцов, остальные скакали дальше так, чтобы весь путь просматривался сотней от начала и до конца. Увидев голубых, люди расходились в разные стороны с улицы или расползались по переулкам. Стрельцы летели вперед и не смотрели по сторонам. Они хорошо делали свое дело. …Москва представляла собой страшное зрелище. По всем улицам валялись мертвые иссохшие люди. Кандальники под присмотром приставов разъезжали по городу и складывали в колымаги изможденных умерших людей. Трупы вывозили за город, надевали на них белые балахоны и красные матерчатые сапоги и в таком виде зарывали в общих огромных могилах. Даже привычным кандальникам было жутковато смотреть на трупы, особенно детские. У некоторых людей изо рта торчала трава или кора. Это уже был не голод, это была гибель всех. Это была Божья кара. Если кто-то выходил на расчищенную улицу, пытаясь перейти ее, стрельцы кричали: – Гей! Назад! Дорогу! – и испуганные путники немедленно скрывались. Какой-то умирающий бродяга, плохо понимая, что происходит, вышел на середину мостовой. Тут же один из стрельцов подскакал к нему, схватил за шиворот и, подгоняя коня, поволок беднягу до ближайшего переулка. Там уже бродяга, окончательно неживой, был сброшен в сточную канаву. Проскакал вестовой, трубящий в рог. Стрельцы подтянулись. В бешеном темпе пронеслась мимо них запряженная четверней легкая царская карета в сопровождении сотни верховых стражников. Всадники были в красном. Это были отборные стрельцы из приказа Семена Никитича. Окна в карете были занавешены, но по лихости, с которой карета делала поворот, чувствовалось, что она пустая, в ней никого нет. Голубые стрельцы спешились, стали разминаться, переговариваться. Некоторые даже вытащили стрелы из колчана и вставили в луки: а вдруг появится ворона. По нынешним моровым временам ворона была куда слаще курицы. Но и вороны не радовали своим присутствием этот полумертвый город. Через час снова проскакал вестовой с рожком и снова в бешеном темпе пронеслась охраняемая всадниками карета. В этот раз опытный глаз стрельцов подсказывал им, что в карете кто-то есть. Как только карета исчезла, голубая сотня стрельцов из длинной гусеницы быстро стянулась в короткую живую пружину и скрылась в воротах Кремля. Марфу Нагую ввели в Столовую палату царского дворца. Здесь ее ждали трое: Борис Федорович, Семен Никитич и Мария Годунова. На столе, покрытом красной с золотом скатертью, стоял подогреваемый свечкой квас в серебряной чаше и лежали сласти. – Садись, сестра Марфа, – сказал Семен Никитич, – надо поговорить. Мария Нагая не решилась сесть. Она стояла, опершись о край стола, и настороженно и опасливо смотрела на людей, вызвавших ее. – Где твой сын? – вдруг первой в разговор зло вступила Мария Годунова. Семен Никитич и Борис оба недовольно посмотрели на нее. – В Угличе, – спокойно ответила инокиня. – У церкви Спаса-Преображения. – А это что? – спросил Семен Никитич, показывая ей два письма из конфискованного архива Афанасия Нагого. Нагая молчала. – Это что? – прочитал Семен Никитич: – «Дорогой мой! Единственный мой!.. Я верю, что ты жив… Пусть животворящий крест спасает тебя… Прими мое благословленье…» Это что? Это как понимать? Нагая молчала. – Говори! – закричала вдруг Мария Годунова. – Так, мечтания! Надежды! – ответила Нагая. – Ах, мечтания! – взъярилась Годунова. Она схватила свечку со стола и стала тыкать ей в лицо Марфе. – Я тебе покажу мечтания! Я тебе устрою надежды! – Стой! – закричал Борис. – Стой! Он схватил жену за руку. – Не дело здесь в палатах так разговаривать, – вмешался Семен Годунов. – Ее надо в мой приказ отвезти. Там мы с ней быстро справимся. – Пусть ее! – вдруг произнес Борис. – Увезите ее обратно на Выксу. – Ага, жалеешь! – недовольно сказал Семен Никитич. – Жалею! – Смотри, как бы себя жалеть не пришлось! Годунов закрыл глаза и спокойно выговорил длинную фразу: – Слушай, Семен! Ты мне очень нужен. Я тебя почти люблю. Но если ты будешь мне перечить и будешь со мной так дерзко разговаривать, один раз еще я тебя, может, и прощу! А дальше сам знаешь, что с тобой будет! Очень много в приказе у тебя полезных людей: один ценнее другого! И все до главной работы рвутся. В этот же день царицу-инокиню Марфу снова повезли по этапу в тот же благословенный монастырь – Никольскую Пустынь на Выксе. |