
Онлайн книга «Провокатор»
Живые, крепкие, мускулистые солдатики отряда сопровождения разбили на камнях бивуак. Купались в холодном, прозрачном море, ловили рыбу, варили уху. Им повезло, молоденьким бойцам: вместо того чтобы шагать по плацу или рыть котлован, они весело проводят неуставной вечерок. Им повезло, потому что не повезло мне. Впрочем, почему мне не повезло? Я жил как хотел и умру, когда захочу… Умереть не страшно, все равно что нырнуть в морскую волну, где тебя встретит незнакомый, пугающий мир небытия. Потом, вздыбив наш походный лагерь, подлетел вертолет. Отяжелевшие от сна и безделья солдатики бежали к винтокрылой машине, и казалось, что сталактитовые ножи срежут бритые затылки… Им не повезло, солдатикам, что у меня появилась блажь поговорить с отцом, который, им на беду, оказался высокопоставленным военным чином. Блажь мертвеца. Я услышал хруст ракушек — отец шел пружинистым веселым шагом полководца. — Как дела, сын? — Сел на тюбинговый валун. — Живешь? — На лбу пульсировал венценосный вензель. — Живу, — ответил я. — Тебя можно поздравить с маршальским званием. — Спасибо, — улыбнулся отец. — Это так, игра в бирюльки, а вот скоро… — И не договорил. Солдатики снова разжигали костер, сквозь прибой, казалось, было слышно, как огонь своей воспалительной беспощадной плазмой рвет древесную мертвую ткань. — Живешь, говоришь? — сказал отец и косящим взглядом проверил мою телесную немочь. Я ошибся — ошибся в собственном отце. Я даже не мог предположить, что человек так может заблуждаться, как я. Так, как ошибся я, может позволить себе ошибиться только раб. Я — раб? Я хотел спровоцировать народ, вытащив на кремлевский помост идиота. И делал все, что было в моих силах. Я надеялся, что народец, увидев над собой дегенерата, ужаснется и поймет, что жить так нельзя, если в кумирах ходит слабоумный малый, коим, безусловно, является Бо. Но отец, как я понял, строит свою большую игру. Он воспользуется удобной ситуацией и сделает все, чтобы власть пала в его руки. Между тем отец стащил полевую форму с погонами, где пластались маршальские звезды, и нагишом поскакал к студеному морю. Все-таки он был до безобразия здоров, бронетанковый бригадир. Потом с ненавистью растирал полотенцем атлетическое тело, кричал мне: — Все хотят свободы! Будет вам свобода! Это я обещаю. Дадим стране свободу! Всем — свободу! Ничего, кроме свободы! И я увидел в его налитых кровью глазных яблоках четкие зрачки убийцы. — Жаль, что умираешь, сын, — проговорил он. — Интересные события грядут! — И поправил командирскую портупею. — Я знаю. — Что? — Что будет с ним? — С кем? — Моим братом Борисом. Отец отшатнулся; присел надо мной, пожевал губами, набрякал тяжелой венозной кровью: — Кто тебе сказал о брате? — Алька. Ты говорил с мамой очень громко… — Что? — Диктаторские мышцы обмякли; неожиданно улыбнулся. — Ошиблась Алька. Борька мне как сын, но настоящий его отец — Борис Абрамыч… Понял? — Да. — Ну что еще у тебя? — Он торопился, защитник отечества. — У меня просьба. — Давай. — Не звони, пожалуйста, в пять часов утра… в чужую квартиру… — Ха! — сказал маршал. — Между прочим, квартиру тебе сделал я. Но если просишь, больше не буду звонить. Прощай. — Прощай. Сталактитовые ножи лопастей вертолета качнулись, поплыли по воздуху, ускоряя собственное вибромолотильное движение. Я не поверил отцу. Как можно было верить тому, кто хотел взять власть над рабами любой ценой — даже ценой смерти собственного сына? Я торопился закончить повесть и поэтому заснул в пять утра. И только уплыл в муть сна, как раздался дзинь-дзинь телефона. Я цапнул трубку и услышал визг П.А.: — Ты что, с ума сошел? — А в чем дело? — Он еще спрашивает, подлец!.. Я вот стою на станции… По твоей милости… А дача целая! — Дача? — не понимаю. — Какая дача? — Моя, которая сгорела. Ты сказал, что она сгорела. — А что, не сгорела? — Не-е-ет! — Поздравляю. — Иди ты… идиот! — Сам такой… кто в пять утра?.. — А у меня электрички не ходят. — Прогуляйся. — Двести километров. — Лови такси. — Издеваешься?.. У тебя есть машина, давай на машине… Я аккуратно опускаю трубку; какой привязчивый тип этот П. А., совершенно голову потерял на двухсотом километре, я его туда не посылал, и поэтому никаких обязательств у меня перед ним нет, тем более драндулет отправлен в металлолом. Но снова — дзинь-дзинь-дзинь. — Да иди ты, — отвечаю в сердцах, — на двести первый километр! — Куда? — И узнаю родной голос жены. — Ты? — Я. — Что случилось? — Я хочу тебя видеть. — Ну, что такое? — Если я умру, ты не люби… никого… — Дур-р-ра! — умираю от крика. — Что с тобой?! — Ты никого не будешь больше любить, обещаешь? — рыдает. — Никого! — рыдаю я. — Прекрати все это, ради Бога… — Поставь за нас свечку, — просит. — Хорошо. — Ты знаешь… церковь у рынка… — Знаю… Прости меня. — И ты меня прости. — Я скоро буду, — говорю. — Тебе принести что-нибудь? — Ничего. — Я принесу повесть, — шучу, — и фантастическую феерию, — шучу. Наконец родил двойню. Слово за тобой. — Ой, я тогда точно не рожу, — шутит. И мы оба и смеемся, и плачем. Город с высоты птичьего полета. Он шумен, многолюден, празднично-трудолюбив, контрастен. Пластается на берегу экологически чистого океана. На одном из травяных островков возвышается Статуя Свободы, встречающая путников мира поднятой рукой, где зажат факел, похожий на гигантское мороженое в вафельном стаканчике. В пятизвездочный отель входили две экзотические фигуры, они неряшливо ели мороженое, громко говорили по-русски, хохотали по-американски и были одеты, как техасские ковбои. Их встречала милая, чрезвычайно взволнованная девушка: — Ваня! Любаша! Виктор Викторович пропал! — И тута покою нету! — в сердцах говорит «техаска». — Он меня достал! — говорит «техасец». — И в раю ему не живется. |